Я решаю заглянуть в самое близкое помещение — ванную. Вхожу, а там, в душевом отделении… Андрюшка. Стоит в одних трусах и футболке и смотрит в никуда. Кожа бледная, под глазами тёмные пятна.
Моё сердце будто подвисает на секунду. Вот она — финишная прямая, последний коридор, пройдя который можно вопить: ура! победа! Но я сдерживаюсь, хоть и сложно. Одёргиваю трусы и по возможности будничным тоном произношу:
— Доброе утро.
Взгляд Андрюшки медленно становится осмысленным.
— С каких пор ты желаешь мне доброе утро? — спрашивает он бесцветным голосом.
Я не отвечаю, чтобы не разрушить иллюзию неизвестности. И как ни в чём не бывало прохожу к раковине. Достаю зубную щётку и пасту. Открываю тюбик и останавливаюсь, лукаво поглядывая на Андрюшку. Какой же он несчастный, похудел; стоит, смотрит на меня во все глаза.
— Мне даже как-то страшно зубы чистить, а вдруг зубная паста мне на руку выплюнется, — говорю, и медленно давлю на тюбик. Верхний слой голубоватый массы чуть вздыбился и выпустил наружу пузырёк воздуха.
— Ну вот, — говорю. — Теперь можно чистить.
— Откуда ты узнал? — Андрюшка серьёзно хмурится, и я вспоминаю подобный забавный взгляд.
— Я много чего знаю, — откладываю зубную пасту и щётку. — Например… что одно яйцо в холодильнике протухшее, и я могу его пожарить на яичницу сегодня.
— Ты его точно пожаришь, — в глазах Андрюшки вспыхивает интерес, чего, думаю, не случалось с братишкой уже давно. — Но откуда ты всё это знаешь?
— Просто я ещё знаю, что ты проживаешь двадцать третье июля уже два месяца, — серьёзно говорю.
— Сегодня уже пятидесятый раз, — отвечает Андрюшка. — Но… теперь и ты это почувствовал? — удивлённо улыбается брат.
— Нет. Не почувствовал. Я просто вернулся за тобой из будущего. В общем, это долгая история, но мне пришлось многое вытерпеть.
— То есть… прямо за мной? — лепечет Андрей. — То есть, ты меня заберёшь в нормальное время?
— Всё верно, — киваю. — Вечером мы уже будем дома. Не помню точно, восемнадцатого или девятнадцатого августа. Мама очень соскучилась по тебе.
— То есть, ты именно за мной возвращался? — тихо настаивает Андрей.
— Помнишь, я тебе как-то дал обещание всегда защищать тебя? Вот я его и сдержал.
Глаза братишки бегают, а потом происходит то, чего я не видел почти за всю жизнь: Андрюшка начинает плакать. Он направляется ко мне, протянув руки, а потом спотыкается о бортик душа и падает. Я подхватываю брата и прижимаю к себе.
А он всё ревёт и ревёт, и мне не хочется его останавливать. Мне одновременно и грустно, и чувствую себя героем.
— Пойдём уже отсюда, — умоляет Андрей. — Из этого чёртова дня.
Я думаю. Самому хочется свалить побыстрее, но вспоминаю некоторые не завершённые дела в этой реальности, поэтому отвечаю:
— Нет. Андрюха, пока рано. Я жутко голоден, давай поедим. Я сделаю яичницу и тебе.
— Только не из протухшего яйца, — всхлипывает брат.
— Не из протухшего. И теперь я буду всегда делать только такую яичницу, как ты захочешь.
— Только глазунью, — Андрей отступает от меня, и его красные заплаканные глаза смотрят прямо в меня. Самый доверчивый взгляд брата, который я видел за всю жизнь.
— С помидорками, — добавляю и щёлкаю Андрюшку по носу.
**
Пока готовлю яичницу — думаю. Андрюшка не мешает и тихо сидит за столом, внимательно наблюдая за каждым моим действием. Наверное, боится, что я исчезну или засмеюсь и скажу, что это всё шутка.
Протухшее яйцо я не разбил, может, уже примерно знал, где оно находится.
В голове прокручиваю слова Тварей: план действия. Зайти в служебную дверь в Грозди до восьми вечера. До восьми ещё дофига времени, а пока я могу что-то совершить в этом двадцать третьем июля. Но что? Утащить в дверь за собой Стёпку? Ведь Стёка ещё здесь, живой, весёлый, не знающий, что ждёт впереди. Но Твари ещё рассказали, как умирает мир без бифуркатора. Если я утащу отсюда друга, то… может, разрушу Вселенную.
Лучший вариант — оставить Стёпку здесь, но разве я не превращаюсь в чудовище подобное Серёге? Как же всё непросто. Может, спросить совета у брата? Но мне очень не хочется загружать его голову новой бредятиной.
Поэтому я делаю единственный выбор. И не понимаю, подлый он или справедливый. Стёпку нужно оставить здесь. Возможно, по отношению к другу я поступаю подло, но по отношению к миру — справедливо.
Но так просто я не уйду. Я хочу посмотреть на друга в последний раз.
Яичница дымится в тарелках на столе, я сижу напротив Андрюшки, но кусок в горло не лезет, как, думаю, и брату. Он внимательно смотрит мне в глаза.
— Ты ещё всё тот же Артём? — спрашивает он.
— Да. Я никуда не исчез. Я пришёл, чтобы забрать тебя в настоящее время.
Андрюшка блаженно прикрывает глаза, готовый слушать мои слова вечно.
— Слушай, — я хмурюсь. — Если бы на месте тебя был я, и ты бы пошёл меня спасать…
— Пошёл бы, — торопливо отвечает братишка.
— Погоди. Если бы оказалось, что, спасая меня, ты разрушаешь весь мир, ты бы спас меня и уничтожил мир или оставил бы меня в двадцать третьем?
Голубые глаза Андрея на секунду задумчиво подвисают, потом в них мелькает страх.
— Ты спас меня, уничтожив Вселенную?
— Нет, — качаю головой. — Просто спрашиваю.
Андрюшка неуклюже берёт вилку и нож, серьёзно обдумывая мой вопрос, а потом говорит:
— Я бы оставил тебя в двадцать третьем, но попытался бы тебе сказать, что я спасал тебя.
— Серьёзно? — хмурюсь. — Почему ты так решил бы?
— Нет-нет, ты не подумай чего, — затараторил Андрей. — Я пытаюсь просто мыслить разумно. Ты не помнишь видео, где у железнодорожника сын упал в пазы раздвижного моста?
— Нет, — признаюсь.
— Дело в том, что там мост был раздвинут, а его сын упал в пазы. И как раз поезд едет. Если мост не опустить, то поезд разобьётся. А если опустить, то сына раздавит насмерть. И он выбрал второе. Потому что спасал жизнь сотни человек, принеся в жертву сына.
— Но каждый бы поступил по-своему, — пожимаю плечами я. — Кто-то и не опустил бы.
— Я знаю, — кивает Андрюшка, и сейчас он мне кажется не по-детски серьёзным. — Лучший пример, наверное, в библии. Бог разрешает людям убить своего сына, потому что верит, что все люди на земле имеют шанс на спасение. А ещё это называется принципом наименьшего зла.
— Очень знакомо. Что это?
— Это когда из двух зол выбирают меньшее. Как ни крути, а жизнь одного человека важнее жизни многих. Даже если они тебе никто, а этот один человек — твой брат. Или сын. Или отец.
Андрюшка начинает есть, а моя яичница давно остыла. В голове решаются громадные дилеммы.
