Кстати, пилоты никогда не называют его «А-космос». Они называют его «пламя», «огонь», «пожар», «инферно», но а «А-космосом» не называют никогда. Инструктор сказал мне однажды: «Дьявола никогда нельзя называть по имени». Я запомнил это, хотя я знал, что иногда следует называть вещи своими именами.
Когда можешь подавить свой страх, огонь завораживает тебя. Твой мозг пытается найти сравнение с объектами окружающего тебя нормального мира. Ты видишь огненных змей, тянущих свои языки к тебе, видишь чьи-то страшные бородатые лица, похожие на лица античных богов, эти лица гримасничают, трясут бородами, выпучивают глаза. Всего этого на самом деле нет, это просто игры твоего воображения. Желательно подавить свое воображение, иначе можно сойти с ума. Все инструкторы говорят нам только одно — «реален лишь огонь».
Никто точно не знает, какие процессы происходят в инферно — я называю так огонь, мне нравится это слово. Показания внешних датчиков невозможно снять — любой физический объект за пределами силового поля мгновенно уничтожается. Может быть, огонь это обратная сторона реального космоса, может быть, что-то другое.
Перемещаться в огне — тоже искусство. Этому не научит ни один компьютер. В огне есть свои течения, свои периоды затишья и периоды активности, во время которых свечение огня просто ослепляет тебя и волны накатываются одна за одной, грозя раздавить скорлупку силового поля. Никто не знает, отчего зависят эти периоды. Мы ведем корабль, изменяя силовое поле, мы плывем по течениям или боремся с ними. Нам известна лишь точка выхода из огня и мы ведем корабль к ней. Некоторые области огня дают пройти кораблю, некоторые отталкивают его. Мы ведем корабль интуитивно, это можно сравнить с тем, как люди ведут свой корабль по бурному и непредсказуемому морю, пользуясь парусом при благоприятном ветре или используя двигатель при встречном течении. Области огня, где можно передвигаться отличаются своим цветом и свечением, мы учимся находить их. Они похожи на тоннели подземных рек, мы — на подводную лодку. Мы плывем в огне, мы тратим время на поиск нужного пути. В огне нет времени или его течение идет по каким-то неизвестным нам законам. По крайней мере, время здесь идет по-другому, чем в нашем нормальном мире.
Внутри корабля время течет нормально. Обычная вахта — четыре часа в огне. Поначалу мы выдерживаем не больше пятнадцати минут, в первый свой раз я выдержал полчаса — что-то вроде рекорда. Еще одна трудность — при отключении от машины. Теперь реальностью кажется только пламя, окружающий мир кажется миражом, фантомом, люди вокруг — бесплотными призраками. Прикасаясь к стене, ты ощущаешь ее плотность, а мозг кричит об обмане. Зрение тоже вытворяет с тобой странные вещи — предметы кажутся то страшно далекими, то буквально падают на тебя.
Первый выход в инферно — это твой последний самый страшный экзамен. Если ты проходишь его, то дорога к звездам открыта. Если нет — то до пенсии тебе придется водить планетолеты и видеть только одну звезду — твоей планетной системы.
Большая половина из нас проходит инферно, другие не могут побороть свои инстинкты. Здесь уже никто не поможет помочь, эти вещи нельзя изменить, с ними можно только смириться.
Мы возвращаемся на базу с грустью — время учебы прошло, три года, не самое плохое время наших жизней уже прошло. Мы проходим церемонию выпуска и нам присваивают звания пилотов-профессионалов. Мы можем водить все, что можно водить, а в принципе и то, что не может. Мы можем справляться с двигателями и реакторами, термоядерными процессами и силовыми полями. Мы, в какой-то мере, становимся машинами, и пластиковый разъем на шее — это и клеймо, и эмблема. Нас приучили любить свою работу, мы не способны ни на что другое, кроме как летать к звездам.
Ночь после выпуска мы гуляем и пьем до утра. Наша победа далась нам нелегко и поэтому мы не чувствуем дикого восторга, а лишь удовлетворение. Три четверти нашего выпуска забирают Чистильщики, это нормальная практика. Вообще, пилотам А-космоса найти работу не составляет труда. Стоит только предложить — и работа будет. Мы везде на расхват — во флот Конфедерации, в Пограничную Гвардию, в Гильдию — на транспорт, почтовые и курьерские перевозки. Меня распределяют на грузовой корабль «Троица» — грузовик первого класса, способный перевозить десятки тысяч тонн груза, курсирующий между разработками ценных металлов и перерабатывающими заводами, между Периферией и Внутренним кругом...
Мне платят двадцать пять процентов от моей реальной зарплаты. Этого хватает на еду, одежду и мелкие расходы. Я коплю деньги, мне нужно немного. По-прежнему пишу письма на Ланкасет.
На грузовике два пилота, первый и второй. Второй — это я, но я стою вахты, как и первый пилот — четыре через четыре в инферно и восемь через восемь в обычном режиме. Первый пилот — заносчивый и неуравновешенный тип. На берегу он здорово пьет, но на корабле пока воздерживается. Капитан — Малькольм Финнеган, невысокий крепкий ирландец с красным лицом и карими суровыми глазами. Он редко улыбается, но чувство юмора у него в порядке. Чем-то он напоминает мне дона Чезаре, чем-то — дока. Он — настоящий капитан, он никогда не кричит, но его приказы исполняются с быстротой молнии. В его глазах есть что-то такое, что заставляет людей повиноваться. Корабль он содержит в полном порядке, «Троица» — один из лучших кораблей Чистильщиков. Я замечаю, что он присматривается ко мне, иногда я замечаю, как он рассматривает меня во время моих вахт. Он знает, что я — должник Чистильщиков, в судовой роли напротив моей фамилии стоит строка: "удержание 75% заработной платы в пользу компании «Чистота». Он знает, что я хороший пилот — мои вахты проходят без происшествий, свои обязанности я выполняю так, как надо.
После моей второй вахты он спросил меня:
— Ты откуда будешь, парень?
— Не знаю.
На его физиономии отражается недовольство:
— Что за ерунда?
Я рассказываю ему свою историю, особенно не вдаваясь в детали и драматические моменты. Он молча кивает головой, морщины на его лице напоминают складки панциря черепахи.
После этого он относится ко мне также, как и раньше, но в его взгляде уже нет прежней суровости.
На следующий день он просит меня рассказать о моем доме. Я, как могу, пытаюсь рассказать ему про Остров и Город и про то, как мы жили. Он хмурится, когда я рассказываю о Разрушениях и о Королях, иногда его кулаки сжимаются, как будто он хочет раздробить чью-то челюсть. На его лице появляется нечто, похожее на улыбку, когда я рассказываю ему о своей семье. Он почти не задает мне вопросов, но он внимательно слушает и я разговариваю с ним совершенно свободно, как и с доктором Бауэром.
