Ознакомительная версия.
Прогулка продолжалась.
К девяти часам в этот вечер дождь прекратился, но небо по-прежнему оставалось беззвездным. Никто больше не выбыл, но Абрахам начал что-то неразборчиво мычать про себя. Было очень холодно, но никто не предложил Абрахаму одежды. Гэррети пробовал думать об этом как о своего рода поэтической справедливости, но от этой мысли его только затошнило. Боль у него внутри превратилась в тошноту, гниловатое ощущение болезни, которое, казалось, заполняло все свободные полости его тела, словно плесень. Его пояс с концентратами был почти полон, без рвотных позывов ему удалось съесть всего один тюбик тунцового паштета.
Бейкер, Абрахам и МакФриз. Его круг друзей сократился до этой троицы. И Стеббинс, если его можно назвать чьим-нибудь другом. Или знакомым. Или полубогом. Или дьяволом. Или еще как-нибудь. Интересно, хоть кто-нибудь из них останется ли к утру, и будет ли он, Гэррети, жив, чтобы узнать это?
Думая об этом, он в темноте едва не врезался в Бейкера. Что-то в руках у Бейкер звякнуло.
— Что ты делаешь? — спросил Гэррети.
— А? — Бейкер тупо посмотрел на него.
— Что делаешь? — терпеливо повторил Гэррети.
— Считаю мелочь.
— Сколько у тебя?
Бейкер подбросил деньги в составленных лодочкой ладонях и улыбнулся.
— Доллар двадцать два, — сказал он.
Гэррети усмехнулся.
— Целое богатство. Что будешь с ним делать?
Бейкер не улыбнулся в ответ. Его сонный взгляд был устремлен в холодную темноту.
— Дайте мне один побольше, — сказал он. Его легкий южный прононс заметно усилился.
— Дайте тот, что свинцом обшит, и с розовой шелковой обивкой, и чтобы подушка из белого атласа, — он моргнул бессмысленными глазами. — Тогда никогда не сгнию, до самых труб армагеддоновых, а потом встанем как были. Одетые в неповрежденную плоть.
Гэррети ощутил, как теплой струйкой в него просачивается ужас.
— Бейкер? Ты сошел с ума, Бейкер, да?
— Нельзя победить. Мы были достаточно безумны, чтобы попробовать. Нельзя побороть эту гниль. Только не в этом мире. Обшитый свинцом, — вот выход...
— Если ты не возьмешь себя в руки, к утру уже будешь мертв.
Бейкер кивнул. Кожа туго обтягивала скудную плоть его головы, делая ее похожей на череп.
— Это выход. Я хотел умереть. А ты нет? Разве не в этом причина?
— Заткнись! - крикнул Гэррети. Его снова начало трясти.
Дорога резко пошла на подъем, оборвав беседу на полуслове. Гэррети наклонился вперед, ему было холодно и жарко одновременно, у него болел хребет и болело в груди. Он был уверен, что еще немного, и мышцы просто-напросто откажутся дальше поддерживать его тело. Он подумал об обшитом свинцом ящике для Бейкера, надежно запечатанном от темных времен, — неужели об этом будет он будет думать в последний момент? Он надеялся, что нет, и попытался как-то сменить направление мысли.
Время от времени выносились предупреждения. Солдаты на вездеходе снова были в полном комплекте; тот, которого убил Паркер, был ненавязчиво заменен. Толпа монотонно гудела. Гэррети задумался о том, каково это — лежать в самой громадной, самой пыльной библиотечной тишине из всех возможных, слепив веки и думая бесконечные бессмысленные мысли, навсегда одетый в свой воскресный костюм. Никаких забот о деньгах, успехе, страхе, радости, боли, ужасе, сексе или любви. Абсолютный ноль. Ни отца, ни матери, ни девушки, ни любовницы. Мертвецы — сироты. Никакой компании, кроме подобной крылу мотылька тишины. Конец агонии движения, этому вечному кошмару ходьбы. Тело находится в покое, неподвижности и порядке. Идеальная темнота смерти.
Как это будет? Как же это все будет?
И вдруг его агонизирующие мышцы, пот, стекающий по лицу, даже сама боль — показались ему сладкими и невероятно реальными. Гэррети поднажал. Он с боем выбрался на вершину и пошел вниз по противоположному склону, часто и рвано дыша.
В 11:40 в Марти Уаймане образовалась дыра. Гэррети совсем о нем забыл: Уайман ничего не говорил и даже жестом не давал о себе знать последние 24 часа. Он умер совсем не ярко. Просто лег на дорогу и был застрелен. Кто-то прошептал, это же Уайман. И кто-то другой прошептал, восемьдесят три, правильно? Вот и все.
К полуночи до границы Нью Хэмпшира оставалось всего восемь миль. Идущие прошли мимо автокинотеатра, чей экран, с единственной надписью "РУКОВОДСТВО НАШЕГО КИНОТЕАТРА ПРИВЕТСТВУЕТ ИДУЩИХ ЭТОГО ГОДА!", огромным белым прямоугольником светился в темноте. В 12:20 снова начался дождь, и Абрахам раскашлялся — тем же влажным, рваным кашлем, которым страдал Скрамм незадолго до своего сошествия с дистанции. К часу дня дождь превратился в тяжелый, упрямый ливень, который застил Гэррети глаза, а тело его стонало от внутренней боли, как при начинающейся лихорадке.
В четверть второго Бобби Следж попытался ускользнуть в толпу под прикрытием темноты и сильного ливня. Продырявили его быстро и аккуратно. Гэррети подумал, не солдат ли блондин, который почти что выдал ему, Гэррети, билет, стрелял в этот раз. Он знал, что блондин дежурит — точно видел его лицо в отблеске фонарей автокинотеатра. Ему вдруг страстно захотелось, чтобы именно его обилетил Паркер.
В двадцать минут второго Бейкер упал и ударился головой об асфальт. Гэррети бросился было к нему, даже не успев задуматься. Рука, все еще сильная, остановила его, схватив за локоть. Это был МакФриз. Разумеется, это должен был быть МакФриз.
— Нет, — сказал он. — Никаких больше мушкетеров. Теперь уже все серьезно.
Они прошли мимо, не оглядываясь.
Бейкер собрал три предупреждения, а потом наступила тишина, растянувшаяся бесконечно. Гэррети все ждал выстрелов, а не дождавшись, посмотрел на часы. Прошло больше четырех минут. Вскоре Бейкер прошел мимо них с МакФризом, не глядя по сторонам. На лбу у него красовалась уродливая, сочащаяся кровью рана, но взгляд стал более осмысленным. Пустое, затуманенное выражение исчезло.
Незадолго до двух пополудни группа вошла в Нью Хэмпшир и в величайшее столпотворение из всех, до сих пор ими встреченных. Прозвучал пушечный салют. Феерверки взрывались в пасмурном небе, освещая безумным, болезненным сиянием человеческую массу, которая занимала все пространство, доступное глазу. Соперничающие духовые оркестры наяривали военные мелодии. Вопли толпы были громоподобны. Далеко впереди взрыв в воздухе выделил огнем гигантское лицо Мейджора, заставив Гэррети невольно сравнить его с богом. За Мейджором последовало лицо губернатора Нью Хэмпшира Прово, человека, известного тем, что чуть ли не в одиночку разгромил ядерную базу немцев в Сантьяго в 1953. Он потерял ногу из-за лучевой болезни.
Ознакомительная версия.