Стеллa Странник - Живые тени ваянг

Ваян надел ей на шею свастичный крест и прижал к себе. Он не мог видеть, что на глазах Анны блеснули слезы. Как выдавливала она их там, в родительском доме, где нужно было рыдать и рыдать периодически, а слезы все не появлялись… А сейчас вот хлынули, когда она так счастлива.

Они не заметили, как их губы соединились в поцелуе…

Было это когда-то взаправду и, потому, в древней Книге описано, в Книге той, что зовут Козмография, той, глаголемой Козмография. А ведется в ней сказ о странствиях, землях дальних, за океанами, за равнинами, горными пиками, за лесами густыми, дремучими. Как плывут корабли в море синее, паруса раздувают над мачтами, якорями цепляются крепкими, острова открывают чудные.

Есть в ней сказ и про остров Макарийский, что возник как равнина круглая посреди океана грозного, и могучего, и безбрежного. Он один, этот остров Макарийский, близ блаженного рая раскинулся, на востоке, близ Бога Сварога и его золоченого терема. И растут там цветы прекрасные с лепестками, росой покрытыми, неземной аромат у них, сказочный, а над ними порхают бабочки. А деревья от фруктов ломятся, самых сочных и — слаще сахара, и поют в том саду птицы райские, среди них — даже Феникс и Гамаюн.

С головою царевны прекрасный, да глазами как небо — синими, да с власами блестящими, длинными, словно дни на чудесном острове, — вот такою была она, Гамаюн. Ну, а перья на крыльях лазоревы, а в ночи серебрятся и светятся, словно звезды на небе ясные, словно слезы невесты — чистые. С головою красавца царевича, только с клювом орлиным, с горбинкою, а с глазами как стрелы быстрые да из лука из богатырского, — вот таким этот Феникс был. Ну, а перья его окрашены красотой и червонным золотом, так блестят в темноте и светятся, как горит колесница Сварога.

А когда-то был Феникс птицею очень серою, неприметною, но поспорил, глупец, с воронами, что взлетит до владений Сварога. И летел он стрелой отточенной в самый купол бездонного облака, не боясь подпалить свои крылышки, не боясь умереть в лаве огненной. А ведь вспыхнули серы пёрышки, да и стали они полыхать-гореть, синим пламенем, красным всполохом, черным пеплом на землю падая. И тогда рухнул Феникс вниз, а там птицы над ним потешаются: «Вот упрямец, совет не послушал наш, а теперь будешь спать во сырой земле, света божьего не увидевши…» Словно молния, оземь луч упал, солнца луч, да по кучке пепельной, и взметнулся ввысь молодой орел — новый Феникс с златыми перьями. Там, где птицы над ним потешалися, не хотел оставаться он, гордым был, и тогда вот на остров Макарийский полетел, ближе к Богу Сварогу. Так с тех пор почитал Феникс Сварога, по-сыновьи его проведывал.

Гамаюн же была вещей птицею, и пришла на свет раньше света она, раньше божьего, раньше белого, раньше всех людей, раньше всех легенд. А сейчас она может рассказать все предания, все подробности стран заморских — южных и северных, и звериного царства несметного. А служила она Богу Велесу, потому так любила летать на Русь, да с вестями на крыльях из Ирия, да Небесного [200] — всех славянских богов. А умела она и совет добрый дать, да и слово-пророчество вымолвить. Покружит над землею русскою, да и сядет вздохнуть на яблоню, ну, а песнь запоет — всем, кто слышит ее, всем предвещано счастье безмерное.

Вот сидит она раз на зеленых ветвях, чешет гребнем свои русы волосы, сладку песнь поет, прославляя богов, но особенно — Бога Велеса. Это он ведь привел в движение мир, сотворенный Родом [201] и Сварогом: после дня начиналися сумерки, за зимою всегда приходила весна, а за выдохом был обязательно вдох, за печалями шли только радости. Это коловращение шло посолонь[202], как идет колесница Сварога: начиная с востока, и только потом по дуге продвигаясь к западу.

Был же самым обычным символом, самым правильным, незатейливым, знак солнцеворота[203] — с лучами крест, с поворотами вправо и влево. Если верхний луч будет вправо смотреть, посолонь, значит, вышло движение, как от Тьмы черной к Свету, как от Нави через Явь в Правь[204], и как стрелки часов, подтверждающие коловращение. Если ж верхний луч будет влево смотреть, вспять пойдет — осолонь[205], движение, к черной Нави, туда, где живет Чернобог[206], где колдуют над книгами лишь седуны[207], и где правит сам дьявол в этом безвременье.

Вот сидит Гамаюн на дереве и поет сладку песнь о Велесе, о его законе движения, о его священном писании. Называется «Книга Велеса» [208], ну а в ней описал он славянскую жизнь, с стародавних времен, самых древних времен, описал, как учитель, как великий мудрец. Тут подкрался охотник к дереву, натянул тетиву упругую, и пустил бы стрелу он вострую да и в сердце той птицы волшебное. Елядь — в когтях ее что-то светится, там лежат письмена старинные, в коих сказано, что неправдою обойдешь белый свет — не воротишься, никогда не вернешься назад.

Лишь блеснула очами суровыми Гамаюн, эта птица священная, и сковал сон того охотника, и закрыл он от света глаза. И приснилось ему, что охотится он в чащобе лесной, глядь — там две сестры убегают от зверя лютого — разъяренного кабана. С ним сразился тогда охотник, показал свою храбрость пред девами, ну, а те благодарны спасителю: «Чем, любезный, тебя наградить?» Говорит им тогда охотник: «Я хочу свет увидеть белый, весь — от края до самого края, от начала и до конца!» Говорит ему юная Правда: «Белый свет — он такой необъятный, и опасно бывать на чужбине…» Ей перечит вторая сестра: «Помогу я тебе, охотник, если будешь служить мне, Неправде, если станешь рабом послушным — ты увидешь весь белый свет». «Я согласен, — сказал охотник, — буду жить я всегда неправдой, буду лгать и грешить, а надо — и убить я готов людей…»

Много лет пролетело, охотник повидал все заморские страны, и на остров Макарийский прибыл он на белых своих парусах. Он гостил там, в раю, по-царски, черпаком ел икру осетровую, да заморские фрукты — лопатой, ну, а пряники в мед макал. И так любо ему там стало, так тепло в том раю блаженном, что решил он навек остаться, да и царским там жезлом махать. Птицы вещие добрыми были — Гамаюн и священный Феникс, не хотели ему перечить, но вмешался тут Сварог Бог. Прогремел он сердито с неба: «Есть всему свое место и время, любит даже лягушка — болото, не поет на чужбине сверчок!» И тогда порешил охотник: «Возвращусь я домой обратно, хватит мне путешествий и странствий, есть на родине дом родной…» Воротился — а там нет селенья, там разверзлась земля, поглотила все дома, и людей, и животных… Вместо них — только озера гладь…