Наконец он закончил и сел, вытерев с лица набежавший пот. “Какая гадость”, — прочитал я по его губам.
В следующий момент ведущий сунулся ко мне. Только теперь я заметил, какое у него злое и усталое лицо.
— Вспомните какой-нибудь забавный случай из истории открытия стеозона.
Настала моя очередь растеряться. Перед глазами замелькали воспоминания
— картины одна страшней другой, ничего забавного в этом не было. Но оказалось, что и веселые случаи предусмотрены сценарием. Буквы ползли быстро, я успевал читать, но не особенно вникал в смысл:
— …а когда машина раскопала шахту, я нашел амулет, который потерял на охоте много дней и ночей назад.
Ведущий расхохотался дурным голосом, и его смех подхватили динамики в стенах. Я заметил, как он шепнул в потайной микрофончик: “Срочно переозвучить…”
Мы со Щербатиным переглянулись, поняв друг друга без слов. Идиотская пошлая роль — благодарные младшие братья Цивилизации. Рассказать бы тут, как “младших братьев” выгоняют из собственных городов на островах, как косят их из танковых пулеметов и смешивают обгоревшие трупы с землей.
Я искоса поглядел на штурмовиков — они веселились, уже не обращая на нас внимания.
Вообще, в зале возникла непринужденная атмосфера. Ведущие почти перестали приставать с вопросами к гостям, люди вставали из-за столиков, прохаживались с бокалами, болтали. В центре зала несколько толстых теток плясали, повизгивая от восторга. На экранах шли ролики — ухоженные рабочие поселки, шахты, красивенькие, отмытые от грязи вездеходы с контейнерами белого угля, взлетающие транспорты.
А потом я увидел нечто невообразимое. Ивенки в нарядных одеждах братались с цивилизаторами и кушали со штурмовиками из одного котла. Меня даже передернуло. Неужели это правда?
— Так вы ивенки? — сказал наш сосед, и в его глазах впервые блеснуло что-то вроде любопытства.
— Самые настоящие, — подтвердил я.
— А правда, что вы никогда не моетесь? — спросила хипующая старушка и любезно нам улыбнулась.
— Конечно, — кивнул Щербатин. — Мы и так полжизни в воде.
Тут какой-то незнакомец в белой рубашке и кожаной шапочке появился из-за колонны.
— Настоящие ивенки? А вы долго учились читать?
И еще, и снова к нам подходили люди, улыбались, трогали пальцами одежду, заглядывали в глаза и невинно интересовались:
— А вы можете съесть живую лягушку?
— А что вы подумали, когда впервые увидели звездолет?
— Ваши дети рождаются с жабрами?
— Вы живете в пещерах или гнездах?
— А вас не пугают роботы-уборщики?
Щербатин стойко выдерживал роль, но в конце концов у него стало кончаться терпение.
— Да, да, верно, — напряженно отвечал он. — Абсолютно так. Нет, дети не с жабрами, а с копытами. Так точно. Перекусываю берцовую кость с одного раза.
Нет, говорить я научился только здесь. Что? Да-да, мы первое время охотились на вездеходы с дубинами. Нет, сначала отрываем голову, потом едим печень.
Электричество? Это такой дух, который живет в фонарике? Совершенно верно, мы поклонялись сломанному антротанку всем племенем. Ну что вы, качаться на ветках — наше любимое занятие… — Потом он повернулся ко мне:
— Беня, а ты чего молчишь?
— Продолжай сам, — ответил я. — У тебя наконец-то появился шанс выделиться.
Тут откуда-то возник субъект в облегающем, будто у лыжника-гонщика, костюме и желтых блестящих ботинках. Он так радовался, словно узнал в нас близких родственников.
— Я Вит-Найд, конструктор одежды, — представился он. — Это я разрабатывал экономичную форму для Цивилизаторов. Мои модели обскакали полторы сотни претендентов, и я получил свое второе холо, правда, это было давно.
— Вот спасибо, дружище. — Щербатин сдвинул брови. — Особенно за экономичность.
— Разрешите отвлечь вас ненадолго.
Модельер схватил нас за руки и потащил к ближайшему стеклянному столбику, заставил нас встать рядом, потом повернул боком, попросил пройтись. Он двигался, как маленький юркий глист, и все время хитро улыбался.
— Зачем все это? — спросил Щербатин.
— Я записал ваши изображения. Очень оригинально выглядите, покажу друзьям.
— Он радостно потер ладошки. — А скажите…
— Прошу извинить… — Щербатин вдруг отодвинул его и пошел в глубину зала.
Кажется, увидел там свою официантку.
— Скажите, — пристал модельер ко мне, — а вы уже научились пользоваться туалетной бумагой?
— Нет. — Я потрепал его по щеке. — Мы все делаем руками.
***
Вечером мы шли по пустынному кварталу, ежась от ветра. На аэровагон мы не успели, пришлось добираться подземкой. Мы устали, хотелось скорее в постель.
— Уроды, — то и дело глухо повторял Щербатин. — Дебилы, твари, отморозки.
— А мне понравилось работать ивенком, — сказал я. — Не отказался бы еще разок-другой вот так…
— Мне тоже понравилось бы, — со злостью выдавил Щербатин. — Но зачем принимать меня за свежеразмороженного неандертальца?
— Ты для них и есть неандерталец.
— Твари, — повторил он. — Да что бы они понимали! Да им культуры ивенков до самой смерти не понять!
— Ты чего это? — Я взглянул на приятеля с интересом. — С каких пор ты стал такой защитник ивенков?
— Я не защитник, я просто… Не забывай, Бе-ня, что ивенкам мы дважды обязаны жизнью. И вот это, — он похлопал себя по груди, — нам тоже от них досталось.
— Будь снисходителен, — посоветовал я. — Им вовсе не обязательно знать, кто такие ивенки. Их дело — костюмы кроить, машины настраивать, пробирки нагревать. А мы — просто экзотика.
— М-да, тоже верно, — чуть остыл Щербатин. — Но я рассчитывал, что мы там будем в качестве героев войны. А нас выставили в роли ученых обезьян.
— Меньше надо было паясничать, Щербатин. Вот взял бы да и доказал им в глаза теорему Пифагора.
— А толку? Они подумают, что это шаманский обряд. Ну их к черту, незачем вообще о них говорить!
— Придется. Мы же хотим стать такими, как эти господа, — важными, богатыми, солидными.
— Не совсем такими, — буркнул Щербатин.
— Между прочим, чего ты приставал к официантке? Тебе с первым холо запрещены даже воздушные поцелуи.
— Ничего я не приставал, — рассердился Щербатин. И, кажется, немного смутился. — Просто милая девушка, похожа на мою первую школьную любовь. Увидел ее, даже сердце екнуло.
— Дешевый трюк, Щербатин. Это ей ты мог сказать про школьную любовь. Но не мне.
— Сам напросился, — буркнул он.
— Значит, запал на девушку? Слушай, а может, она и есть та первая любовь?
Улетела еще в юности, полежала несколько лет в сушильной камере — и сохранилась лучше, чем ты.
