— Нет-нет-нет! — заволновался я. — Это “Спартак”, да?
— Ну, может, и “Спартак”. Не помню.
— Вы не из Москвы?
— Какой Москвы? — Он озадаченно захлопал глазами. — Из Москвы… Наверно, да. Плохо помню, давно это все было.
— Так ведь я тоже! Я тоже недавно из тех же мест! — с дикой радостью воскликнул я.
Ю-Бим слегка поморщился от моего звонкого крика.
— Тоже, да? Ну что ж… бывает. — Он потянулся и начал чесать макушку.
— Ладно. Как приберешься, иди домой. Завтра опять приходи.
Вечером я сидел на кровати, тупо глядя в пустоту. Мне было паршиво. Не потому, что со мной не захотел брататься земляк, нет. Мне было просто паршиво, само по себе.
Появился Щербатин — какой-то взбудораженный, злой, с бегающими глазами.
“Наверно, очередной трудный и неудачный день”, — подумал я.
— Щербатин, мне паршиво, — сообщил я.
— Держись, сейчас будет еще паршивей, — пообещал он, но я как-то пропустил предупреждение мимо ушей.
— На, перекуси с дороги. — Я выдвинул из-под кровати коробку с остатками барского завтрака. — Тут есть кое-какие вкусные штуки.
— Не надо мне твоих штук. Хочешь, обрадую?
— Не помешало бы.
Он потащил меня на нижние этажи, где располагался инфоцентр. Растолкав небольшую робкую очередь, он обратился к оператору:
— Пите, покажи ему тоже.
Оператор равнодушно посмотрел на меня и защелкал клавишами. По экрану побежали таблицы, потом появились картинки. Наконец, Пите откинулся на спинку стула:
— Вот.
— Гляди! — рявкнул Щербатин и едва ли не за шиворот сунул меня к экрану.
— Новые модели одежды для обладателей пятого холо и выше, — прочитал я. — И что? Я тут при чем?
— Ты погляди на эту одежду, разуй глаза, блаженный!
Я поглядел. Ничего особенного. Высокие сапоги. Накидки. Длинные рубашки с поясом.
— Ну? — Я посмотрел на Щербатина.
— Не видишь? Это все срисовано с наших маскарадных ивенкских одеяний, не понял?
— Почему с наших? Может, не с наших.
— Погляди имя автора, умник!
Я поглядел. Вит-Найд. Тот самый глистообразный модельер, который крутился вокруг нас на презентации.
— Ну и что?
— Беня! — зарычал Щербатин. — Я тебя сейчас убью. Он похитил у нас идею.
Просто украл, это понятно?
— Почему украл? Честно попросил сфотографировать. Мы согласились.
— Честно? Да был бы я дома — затаскал бы эту сволочь по судам. По миру пустил бы, на всю жизнь отучил бы от фотографии.
— Вы уже посмотрели? — напомнил о себе оператор.
— Да, уходим, — буркнул Щербатин.
— Почему мне так паршиво? — спросил я, когда мы вернулись в казарму.
— Потому, что нас развели, как последних лохов. Представляешь, сколько ему отвалят за создание новой моды?
— Нет, Щербатин, не от этого. Мне все противно. Меня от всего тошнит. Я не могу смотреть на эти рожи вокруг. Они вроде и люди неплохие — улыбаются, отзывчивые, помочь готовы… А все равно бесят. Бесят!
— А я откуда знаю? Я тебе психоаналитик? Лечись сам.
— Не могу.
— Ну жди, пока само пройдет.
— Не пройдет. Оно где-то глубоко. В печенках, в костном мозге. Знаешь, я тут словно срок досиживаю. Все время чего-то жду. Думаю, еще немного — и оно кончится.
— Что “оно” — жизнь?
— Может, и жизнь. И еще… Ты только не издевайся, ладно? Мне обратно хочется. В болота.
— Ну ты даешь! — не удержался от ухмылки Щербатин. — Можно подумать, ты там мало получил.
— Нет, не мало. Не знаю… Говорят, солдата с войны тянет домой, а из дома — снова на войну.
— А ты, значит, убежденный солдат?
— Да не убежденный я… И не дом мне здесь. Говорю же, не знаю. Я просто хочу пройти по болотам, подышать тем воздухом, отдохнуть под деревом. И чтоб людей было поменьше. И, знаешь, капусты пожевал бы с удовольствием. Помнишь, как мы ее на огороде объедали?
Щербатин вдруг перестал ухмыляться.
— Вот что касается капусты, — сказал он, — я бы и сам не отказался.
Наверно, физиология. — Он постучал по груди. — Чужое туловище требует.
— А может, душа требует?
— Я атеист, Беня. Я могу мыслить только на уровне туловища.
— Примитив ты, а не атеист. О том, что сегодня я нашел бывшего фаната “Спартака”, мне не хотелось даже вспоминать.
Утром, когда трудовая армия растекается по рабочим местам, в подземке не протолкнуться. И вечером то же самое.
Я приезжаю к Ю-Биму не утром, а уезжаю не вечером и поэтому застаю почти пустые вагоны. Но поезда в это время ходят редко, и мне долго приходится просиживать на пустынных гулких станциях.
Я пытался мечтать. Я думал, что тоже получу пятое холо и буду спать, сколько хочу. За мной будет приезжать такси и катать по развлекательным центрам. А поздно ночью, пьяного и пресыщенного праздностью, привозить домой.
Нет, думал я в следующую минуту. С пятым холо я пойду учиться и получу хорошую специальность. Стану служить людям. Они взамен начнут меня уважать. А отдыхать я буду только иногда, в компании хороших порядочных людей. И писать стихи.
Мечты у меня не клеились. Вернее, фантазировать я мог сколько угодно, но приятного холодка в груди это не вызывало. И тогда я понял, что мечтать и планировать жизнь — вещи разные, бесконечно далекие друг от друга.
Однажды на пустынной станции я увидел человека в блеклой рабочей одежде, который расклеивал на столбах какие-то бумаги. Когда он подошел ближе, я смог увидеть, что на тех бумагах. Это был плакат, с которого на меня смотрел грустный человечек с забинтованной ногой. Ниже было приписано: .
“В вагон спокойно заходи, А то получишь травму ты”.
Меня просто смех разобрал. Это какие же куриные мозги надо иметь, чтобы придумать такое?
Расклейщик услышал мой смех и обернулся с несколько испуганным выражением.
Мне захотелось его успокоить.
— Сам придумал? — спросил я.
— Что?
— Вот это, про вагон.
Он пригляделся ко мне, затем оставил свои плакаты у столба и осторожно приблизился. Простые люди, я давно это заметил, легко шли на контакт.
Заговорить с незнакомцем здесь ничего не стоило.
— А что? — В его глазах светилось любопытство, наверно, нечасто люди обращали внимание на его работу.
— Кто это сочинял?
— Не знаю. — Он трогательно развел руками. — Мое дело развешивать.
— Хорошая работа, — сказал я, чтоб сделать человеку приятное.
— Конечно, хорошая. Я служу в бюро социальной пропаганды.
— А вот надпись плохая.
— Почему? — Он снова приобрел испуганный вид и даже невольно оглянулся. — Это правильная надпись.
— Правильная, но корявая. Лучше сказать так… — Я задумался, подбирая слова. — Вот так: “Чтоб руки-ноги не сломать, порядок надо соблюдать”.
