Один раз – по поводу того, был ли двадцатый век самым чёрным веком для его страны. Александр, подумав, заявил, что по сравнению с восемнадцатым, девятнадцатым – пожалуй, да. А в сравнении с тринадцатым, четырнадцатым и так далее – вплоть до семнадцатого – может быть, и нет.
– Но вдумайтесь: почти сто миллионов жертв – по миллиону в год – не многовато ли?
Александр парировал тем, что трудно подсчитать жертвы периода средневековья из – за отсутствия статистики, но постоянные татарские набеги, многочисленные войны, голод, эпидемии, восстания, жестокие законы, да и беззакония, и смуты погубили столько жизней, что, при тогдашнем небольшом населении, процент потерь может быть вполне сравним с катаклизмами двадцатого столетия.
– Нет, – возразили ему, – столь целенаправленного истребления людей никогда не было ни до, ни после Вашего столетия. Когда – то в Европе чума унесла треть её населения, но это было действие стихийных сил – как, например, и гибель Атлантиды. Для историка все же есть разница, от чего люди гибнут: если это происходит по вине людей, да не каких – то пришлых орд, а собственных правителей или других зловредных элементов из своей же нации, то амо-ральность этого процесса вопиет к потомкам, к Небесам, к самим пружинам Мироздания! Каким бы бурным ни был ваш технический прогресс, но страшного морального регресса невозможно оправдать ничем!
– С этим просто аморально спорить, – с горечью ответил Александр, – но ужасы двадцатого столетия возникли не на пустом месте, а были подготовлены двумя – тремя предшествующими веками: ведь именно тогда начали рушиться основы европейского традиционного мировоззрения, державшегося на христианстве: начался этот процесс вроде бы с гуманизма, а кончился в двадцатом веке ужасом, сравнимым разве только с людоедством! А все потому, что человек, как это и раньше бывало в истории, возомнил о себе и стал пренебрегать старыми установлениями, не считаясь с их разумностью: захотелось всё вдруг обновить, вопреки вековому опыту, опираясь на свой ограниченный разум – вот и сели в лужу!
– В лужу крови! – крикнул кто – то. – Весь ваш двадцатый век – даже не лужа, а море этой самой крови, да и грязи!
Но тут председатель спохватился и пресек дискуссию, заметив, что нельзя так разговаривать с человеком из прошлого: легко с высоты своего времени критиковать несовершенство предыдущих поколений. После этого он извинился перед Александром за бестактность некоторых своих коллег.
Другой, не менее ретивый, оппонент стал упрекать двадцатой век за то, что безответственные игры с атомной энергией положили начало таким экологическим трагедиям, которые не расхлебать ни нынешней эпохе, ни последующим:
– У нас есть леса, но в них нельзя войти: деревья радиоактивны! На большей части почв ничего нельзя выращивать! Наш воздух смертоносен без очистки! Наша "мертвая" вода убьет любого, кто напьется из открытых водоемов! Вы ужаснетесь, если мы покажем Вам лисицу или белку нашего столетия – так их изуродовали страшные мутации!
Мы вынуждены есть только искусственную пищу, жить в искусственной среде, чтобы спастись от радиации!
И опять председатель прервал эту гневную филиппику, сказав вдобавок, что двадцатый век лишь робко начал то, что впоследствии росло и ширилось, и только лишь недавно удалось переломить эту тенденцию.
Александру опять были принесены извинения.
Наконец, председательствующий поблагодарил его и объявил мероприятие закрытым.
Из зала послышались недовольные реплики от не успевших что – то выспросить, но тот пообещал собрать все вопросы и передать "гостю".
После этого они с Наташей очутились в том же помещении, где познакомились.
Наташа предложила подкрепиться. Он сказал, что почему – то не чувствует голода.
– Ну, это не беда, – ответила она: – не забывайте, где Вы находитесь: как говорится, "дело техники"… Сейчас я закажу трапезу на свой вкус – надеюсь, Вам понравится… И стала что -то где – то нажимать.
И сразу же как будто из самой стены появились небольшие упаковки самой разной формы, от которых исходил довольно аппетитный запах. Наташа предложила брать любую из них и отправлять прямо в рот. Он взял какой – то шарик и попробовал его развернуть, но ничего не получилось. А Наташа улыбнулась и сказала, что не надо разворачивать: все это полностью съедобно. Шарик, вправду, оказался очень даже неплохим на вкус. И, вообще, вся эта пища как бы таяла во рту. Вкус ее напоминал ему какое – либо из привычных ему кушаний, но далеко не полностью. Он съел довольно много, а его опекунша – значительно меньше.
– У вас, наверно, пища тоже в дефиците, – заметил он полувопросительно.
– Да нельзя сказать, что в дефиците, как Вы его понимаете… Мы можем изготовить ее столько, сколько нужно. Но питаемся значительно рациональней, чем в Вашу эпоху. Да к тому же можем длительное время ничего не есть без всякого вреда, когда обстоятельства этого требуют… И усталость не чувствуем довольно долго, если это нужно – Вы, наверно, убедились в этом на себе: так интенсивно работали с аудиторией чуть ли не целые сутки!
– А впросак я часто попадал? – спросил он с некоторым волнением.
– Да нет, как раз наоборот: наши ученые мужи воочию убедились, что далекие предки были ничуть не глупей их самих! По моим наблюдениям,. Вы вполне понравились аудитории!
– А лично Вам, Наташенька? – спросил он нарочито – игриво, надеясь разом сократить дистанцию между собой и более чем симпатичной ему женщиной.
– Лично мне – тем более! – ответила она без всяких околичностей. – Только не говорите, что "и я Вам – тоже": я это и так прекрасно чувствую! И даже слегка опасаюсь…
– Чего? – вопросил Александр.
– Ну, того, что у вас называлось "влюбиться"…
– А у вас это как называется?
– Когда как – по обстановке, – ее голос сделался воркующим: – Вы одно поймите, Саша: мы ведь никогда не сможем быть наедине! Вот и сейчас за нами наблюдает столько глаз… да и все наши слова где – то фиксируются! Впрочем, в личной жизни ничего такого нет! – поспешила она пояснить, – но мы ведь с Вами на работе!
– Ну, что ж, Наташенька, спасибо за предупреждение: я, конечно, постараюсь не влюбляться в Вас, пока это будет в моих силах… Боюсь, правда, что надолго их не хватит!
– Какой Вы все же молодец! – произнесла она довольным тоном – наш мужчина так не скажет!
– А как скажет ваш мужчина?
– Он не скажет, он стелепатирует: Вам, может быть, довольно трудно это осознать, но мы, как правило, общаемся без слов – благо освоили технику телепатии. И говорить – то постепенно разучились… то есть говорим, конечно, но не на том уровне, как в Ваше время… И язык наш – увы – деградирует… И на литературе нашей это тоже отражается не очень благотворно: Ваша эпоха в этом плане просто эталон! Вы ведь тоже литератор – и довольно неплохой: мне нравятся многие Ваши стихи! А некоторые из них даже вошли в антологии…
