где из темных пещер выползают змеи-поезда, и откуда можно увидеть город, только закрыв глаза.
12
После нескольких пересадок и получасовой ходьбы мы оказались на месте.
Дом, в котором жил Игорь, был черным и обшарпанным. Деревянный, словно обугленный прямоугольник высотой в два этажа. Гораздо запущеннее тех зданий, мимо которых мы шли с дедом после Останкино. Двор тоже тоскливый — простенькие некрашеные лавочки да засохшие деревья. И местные мужички в небе не парят, не оживляют картину. Людей вообще нигде нет.
Наверное, дом построили еще до войны. Но до какой? До захвата Москвы французами? Монголами с Золотой орды? Или его зачем-то специально состарили, как бронзовую статуэтку?
Рядом — такие же дома, а один из них совсем ужасный, с провалившейся крышей и дырами вместо окон. Стены покосились настолько, что Пизанская башня упадет от зависти. Когда его состаривали, слишком много усердия приложили. Сверх меры перевели стрелки назад, оттого в этих комнатах еще питекантропы обитали.
Но мы не археологи, поэтому пошли к дому Игоря и поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж. Людей так и не увидели. И не слышно ничего, кроме ветра-сквозняка. Даже страшновато стало.
Свернули налево и попали в длинный темный коридор. Пещера, честное слово! Лампочек нет, только вдали мутное окошко. Как странно — дом маленький, а коридор огромный, в разы больше его. Пятое измерение приспособили?
Дверей — уйма. Одна около другой. Квартиры такие крохотные? Или их тоже увеличили пятым измерением? Нет, не увеличили. Квартира в самом конце оказалась нежилой и открытой. Заглянув, мы поняли, что все выданное со склада измерение истратилось на коридор.
Ладно, будем искать нужную нам дверь. Номера приколочены не везде, поэтому высчитываем. Вернее, Глеб высчитывает, а мы помогаем ему тем, что не мешаем.
Высчитал. Вот она. Рядом с лестничной клеткой. Надо звонить.
— Ну откроют нам, и что мы скажем, — поразмыслил я.
— Н-не знаю.
— И я тоже.
— Значит, звоним, — ко мне вдруг нагрянула решительность.
Но звонок не работал, пришлось стучать.
Дверь распахнулась, и на пороге возник парень лет двадцати пяти, долговязый, кучерявый, с наглой и недовольной рожей.
— Чего? — спросил он.
— Понимаете, — начал объяснять я, — в этой квартире жил Игорь, писатель.
— Жил, — ухмыльнулся парень, — работал кочегаром в котельной, потом умер, и теперь здесь живу я. А вы кто, читатели? Поклонники его творчества?
— Да, — ответил я.
— Тогда слушайте, — сказал парень. — Ваш Игорь был полный придурок. Больной на всю голову. Он оставил квартиру в центре Москвы!
— К-кто вы, чтобы т-так отзываться о нем?
— К-кто я? — передразнил Глеба парень. — Алексей! Для вас Алексей Иванович! Я журналист в одной известной газете! Уже целый год! Уехал из Подмосковья, долго мыкался, где только не работал, но теперь стал человеком. Скоро мне дадут квартиру получше этой. А в будущем я перееду в другую, еще лучше, а потом еще и еще! Для этого вкалываю, как проклятый. Слезами наверх не пробьешься. Этот город верит одним деньгам. А у вашего Игоря было все! Даже жена, красивая — чокнуться можно, видели б вы ее. Она его почему-то любила! Приезжала сюда, узнав, где он, да слишком поздно. Хотя зачем искала его, если и так ей квартира досталась. Тоже какая-то со странностями. Не сделал ее квартирный вопрос правильным человеком. Не согласны? Чего молчите? Нечего сказать? Эй, тут к писателю пришли!
Последние слова предназначались соседям, и они возымели действие — все двери в коридоре открылись. Одновременно, по волшебству. Из них высунулись головы, оценивающе посмотрели на нас, а затем вслед за головами наружу явились и туловища.
Из квартиры напротив выбрался маленький полулысый дядя в трико с отвислыми коленями и растянутой майке "алкоголичке". Эти элементы одежды удивительно хорошо сочетались, как брюки и пиджак в костюме-двойке.
Из другой квартиры вышел рослый детина лет тридцати в спортивных штанах и свитере-мастерке, напоминающий актера, загримированного для роли жулика, а поскольку он наверняка не гримировался, то просто жулика.
Из третьей — круглопузый гражданин в сапогах с заправленными в них штанами, в тельняшке и моряцкой бескозырке, до того толстый, что тельняшка не могла скрыть живот и превратилась в женский топик. Лицом дядя обладал тоже упитанным и в сумраке оно мало отличалось от живота, который он непрерывно почесывал.
Из следующей двери выскочила немолодая тетя с безумным взглядом и прической из бигудей. Волос, если они и существовали, видно не было. Казалось, что бигуди растут прямо из головы, как змеи у Медузы Горгоны.
Взгляд второй, похожей на нее тети из квартиры рядом оказался не менее безумен, но вместо бигудей главной деталью ее облика была едкопахнущая кастрюля в руках, в которой она непрерывно помешивала ложкой.
Поскольку лампочки в коридоре отсутствовали, а свет доносился только с лестницы и доносился недалеко, мы увидели одни силуэты вышедших из остальных дверей, хотя даже силуэты своей формой внушали опасения.
Дом многоголово проснулся и открыл глаза.
— А чего они к нему пришли, если он умер, — сказала бигудиная тетка.
— Сразу было видно, что он не жилец. Слишком странный, чтоб жить. — поддакнула ей та, что с кастрюлей.
— Все проблемы от писателей! — заявил жуликообразный. — Они не работают, а пишут! Тунеядствуют! А я работал! Этими руками построена электростанция! Когда сидел за грабеж, менты на строительство отправили, сволочи!
— Почему вот я не пишу книги? — произнес дядя в костюме алкоголика. — Да потому что я — нормальный человек. Мне даже справку выдали. Пробовал заместо тюрьмы в психушке отсидеться, но не вышло, диагноз врачей — вменяем. И, от лица всех нормальных, скажу так: мы не книги читаем, а телевизор смотрим.
— На крейсер к нам надо было его! Враз отучился б писать. День палубу подраишь, и к вечеру все буквы из головы вылетают. То, что доктор прописал! Лишние мысли вредны для пищеварения. Малые знания — многие радости, — сообщил морячок.
— Он не от мира сего! — провозгласил отвисло одетый дядя. — Не захотел жить по-людски и не заслужил нашего уважения.
— Не от сего мира! — одобрил его слова жулик.
