– Делать нечего, – согласился он, – так что пускай. Иди сюда, в эту книгу.
Завороженные люди наблюдали за Белибахом, тот обернулся и откашлялся: никогда прежде ему не приходилось обращаться не только ко всему городу, но даже к большой группе людей, и оратор из него был небольшой.
– Ну что… Спасибо папе с мамой, что родили меня, хотя их уж и нет давно, – сказал он неловко. – Спасибо тем, кто у меня рыбу брал. Спасибо всем, кто денег одалживал. Спасибо друзьям, всем… – Он махнул рукой и улыбнулся, вспомнив что-то. – Эх, время было!..
Белибах вступил в книгу и на минуту исчез, а потом вновь появился и, высунув наружу руку, помахал, прощаясь. Затем отвернулся и пропал из виду, теперь – навсегда. Помявшись немножко, к магистру подошла Гита.
– И я пойду, – сказала она, опустив глаза. – Мы с ним рядом торговали. Может, ну, мало ли… вдруг там кому угорь нужна? С ней ведь известно как померанцы идут.
Обернувшись вполоборота, Гита махнула рукой и вступила в книгу. Видно было, что она всплеснула руками, а затем пропала.
– «Мешать соединенью двух сердец… я не намерен»[149], – пробормотал всадник и продолжил тоном, не допускающим возражений:
– Как уже было сказано, детей вперед, иначе я закрою книгу и сгинут все.
После некоторого замешательства вперед опять вытолкнули мальчика Цырта, видимо, специально созданного для таких ситуаций.
– А что делать-то? – неуверенно спросил Цырт. – В кни… кни-книгу войти? А не больно в книгу-то?
Делламорте мягко протянул руку к мальчику и взял его за ухо – вырваться не было никакой возможности.
– Нет, – ласково сказал он. – Совсем не больно, мальчик Цырт.
– Ну ладно, ладно, чего за ухо-то? Сам пойду! – взвизгнул Цырт.
Он почему-то опустился на четвереньки и забрался в книгу задом, неловко перебирая ногами, так что последней из виду пропала голова. Снаружи было видно, как он оглянулся, а потом подскочил и побежал вдаль. Его фигурка едва пропала из виду, как вдруг, против ожидания, опять появилась и стала увеличиваться. Цырт добежал до «входа», высунул голову и закричал кому-то в толпе:
– Эй! Тут куча ребят, только они говорят не по-нашему! Смуглые! И озеро, теплое! Купаться можно!
Цырт втянул голову и вновь убежал. Немедленно возле книги собралась куча детей.
– Еще раз толкнешь – стукну в ухо, – тихо прошипела девочка в первом ряду.
– А вот и не стукнешь, я младший, меня бить нельзя, – обиженно ответил ей очень маленький мальчик. – Первый пойду.
– Нет, я, – упрямо возразила девочка. – Я старше, я решаю.
С этими словами она вошла в книгу.
– Ну-ка отошел, мелюзга, – грубо оттолкнул маленького мальчика мальчик побольше и нырнул в книгу.
Маленький мальчик заплакал, а толпа на всякий случай напряглась. Внезапно из книги буквально выпал давешний грубиян. Усиленно потирая покрасневший лоб, он с небрежным видом потянул в книгу маленького мальчика.
– Там это… сестра твоя переживает, – сообщил он. – Спрашивает, брат где. Иди давай.
Оба паренька вошли в книгу, а тут и остальные дети последовали за ними. Делламорте лишь качал головой, наблюдая происходящее; выражение лица его было печально и безмятежно. Поглядывая на Жука, он поманил остальных людей, и добропорядочная очередь – включавшая в себя и членов Трибунала (без масок, но в характерных мантиях), и дворцовую челядь, и рыбохотов, и писцов, и портнейших со строительными – заторопилась. Подошла Ицена, и, злобно взглянув на Всадника, прижала к груди сына, но не нашлась как съязвить, и исчезла в книге, молча кипя.
Люди на площади убывали. Кто-то предприимчивый попытался ввести в книгу осла, навьюченного мешками с пожитками, но под взглядом всадника отказался от этой затеи и со вздохом зашел без поклажи. Очередь стала тоньше, люди шли друг за другом, уже не задумываясь над тем, что впереди, а просто потому, что все, кого они знали, ушли, и оставаться было незачем. Потихоньку смолкли голоса и нервный смех: немногие остававшиеся торопились поскорее успеть в проход.
Через некоторое время на площади остался лишь Орах. Он молчал. Жук, уже довольно давно закончивший со всем «старым миром», кроме Рэтлскара, задумчиво сматывал солнце. Город погружался в сумерки.
– А где… где Галиат? – оглянулся Орах.
– Прошу, военачальник, – указал Делламорте на книгу, не отвечая. – Капитан покидает корабль последним. Твоя жена и ребенок уже внутри.
– Что ты сделал? – с ужасом посмотрел на всадника Орах. – Неужели ты убил их?
Делламорте недолго подумал.
– Надеюсь, не вполне, – сказал он. – Прощай, Орах.
– Нельзя получить всех ответов, да? Не бывает так? – горько спросил Орах и оглядел пустой, укутанный снегом остров.
Во дворце по-прежнему горели огни, потому что челядь не потушила светильники, выходя на площадь, а неподалеку красовалось розовым цветом главное дерево города, и оттого картина, сопровождаемая звучанием музыки фонтана, выглядела более умиротворенно, чем за всю печальную историю поселения.
– Столько всего еще надо бы сделать, – задумчиво проговорил Орах и, поднимая руку в знак прощания, подытожил, – как всегда. Прощай, Всадник.
Тогда Орах вошел туда, где уже скрылся весь его народ, а доктор Делламорте, всадник и Магистр искусств, аккуратно закрыл книгу и остался на площади под снегом один. Фонтан понемногу умолк, так и не доиграв бесконечной мелодии.
Придворный мудрец Галиат сидел в основательно просевшей лодке, сжав ногами мешок с книгами. Они плыли как будто вниз по течению реки, а выше клубился серый туман, в котором проявляются очертания прежнего мира Ура.
– Неужели я забыл «Буквы загадочных наречий севера»? – бормотал Галиат себе под нос. – «Историю двадцати древних городов» я положил первым делом…
Мудрец поймал взгляд старика Энрике Валенсы и замолчал. Галиат сжал руками драгоценный мешок и вздохнул, а потом повернулся туда, откуда они уплыли. Но вместо знакомых очертаний, пусть туманных, летописец увидел:
«Великий Камарг замолчал. Замолчала белопенная Ламарра. Гордый Эгнан стоит опустевший. Тирд, Корона царств, обвалился и обветшал. Не стало биения жизни в Маритиме. Не движется воздух в колониях. Вымер Санганд. Рэтлскар перестал существовать, как будто не было его.
Лишь в одном месте колышется память – плетет слабую нить, ждет своего времени. Скоро подует ветер, подхватит паутину, понесет по воздуху – опустит здесь, там.
Возможно, земля оживет, снова наполнится голосами. Снова люди будут торговать, приезжать в города, выходить в море, убивать друг друга. Но пока в мире обосновалась тишина, и сон опустился на него шерстяной пеленой.
