— Зачем вы так, — ответил Никита. На мгновенье взгляд Моренца застыл, а на скуле проступил крохотный желвак. Никита продолжал: – Вы ведь лжёте. Вы действительно желаете этому человеку смерти. Я вас не понимаю…
Моренц, должно быть, не ждал такой реакции от своего «спасителя», но сориентировался быстро, как и подобает людям его профессии.
— Гадёныш мог кого-нибудь убить. Тебя мог убить, капитана, меня, или даже Кэтрин. Неужели это трудно осознать?
Внутри у Никиты уже нарастало такое напряжение, какое обычно испытывает человек, впервые серьёзно возражающий старшему и сильному, при этом твёрдо уверенный в своей правоте, и лишь инстинктивно опасающийся последствий. Под натиском этого напряжения-воодушевления отступила усталость; ноющая боль в груди отошла на второй план.
— Да, — произнёс Никита с твёрдостью, несвойственной его положению. — Мне трудно это осознать. Он не убил никого. И он мне не враг. Не мне, не вам.
— А, жертва? Моя?
— Обстоятельств.
— Что ж, легко говорить слова, за которыми ничего не стоит. Ты хоть и получил свою порцию свинца, но этого, очевидно, недостаточно.
— Мне жаль, что… — только и ответил Никита. Он не определился до конца, чего ему было жаль большею
— Тебе жаль.
«Да, — подумал Никита, — а ведь он мог бы со мной и по-другому говорить, я уверен. Но что его останавливает? Пролитая из-за него кровь?»
— Порочный круг, — сказал Никита.
— Естественный ход вещей, — ответил Моренц.
Никита хотел ещё что-то ответить, но кольнуло в груди, и нить мысли ускользнула. У Моренца дрогнули уголки рта, а глаза прошептали: «ничего ты не понимаешь». Никита неглубоко, но шумно вздохнул и приготовился ответить Моренцу на этот его взгляд, однако эмоциональный пик был пройден, нахлынули усталость и голод, и уже ничего не хотелось говорить.
Стены из полупрозрачной стеклокерамики светились мягким белым светом с едва уловимым кремовым оттенком. Определить расположение светильников было нельзя – свет лился равномерно со всей поверхности.
Никита расположился на скамейке и наблюдал за тем, как пассажиры, и члены экипажа проходили мимо и скрывались за поворотом. Одной из последних вышла Кэтрин, несмело, как бы виновато, улыбнулась. Никита улыбнулся в ответ.
— Так-так, а где раненый? Вы, как я понимаю?
Никита обернулся. Перед ним стоял невысокий мужчина в белоснежной форме работника лунопорта. Мужчине было около шестидесяти лет, но густая эспаньолка сильно молодила его.
— Я – ответственный за безопасность данного лунопорта, меня зовут Жан, — произнёс он скороговоркой и протянул руку. — Мне сказали, что вы вполне хорошо себя чувствуете. — Дождавшись кивка Никиты, продолжил: – Пойдёмте в мой кабинет, чтобы мы могли поговорить. Вы точно в порядке? Не лукавите? Хорошо, замечательно! Пойдёмте.
Тем временем трое конвоиров (в форме почти как у Жана, не считая беретов и знаков отличия) вывели бирманца. Следом появился поникший капитан. Он хотел было обратиться к Жану, но тот лишь отмахнулся, добавив, что с ним уже разговаривал. Жан мягко развернул Никиту и повторил «пойдёмте».
— Если вы беспокоитесь о своей должности, — раздался сзади голос. — То не беспокойтесь слишком сильно. У него было десять лет для моральной подготовки, и больше года для изучения системы безопасности лунных космопортов. А при подобающем упорстве можно и во Дворец Советов пронести оружие. Или его компоненты.
— Martin, mon cher amie! — откликнулся Жан, замерев. Взгляд его тоже замер, прикованный к полу. Он добавил растерянно: – Я думал, ты уже прошёл.
— Кто же знал, что он завалится на последнем этапе, — продолжал Моренц, выйдя из стыковочной «кишки»; резина теперь не заглушала его шаги – и они, размеренные, как бой часов, слышались отчётливо. Проход автоматически закрылся. На корабле темно-серый костюм Моренца не привлекал внимания, здесь же, на белом фоне, расцветка его казалась неуместной.
— Мартин, ты…
— Не следует мне тыкать, — перебил Моренц и уже открыл рот для очередной реплики, и неизвестно, как бы развился разговор, но из-за угла возник негр, и, щёлкнув каблуками, привлёк на себя внимание обеих сторон.
— Дейтон! Вы очень кстати. Проводите, — сказал Жан, указывая на Моренца.
Дейтон кивнул и собрался было выполнить приказ, но Моренц со словами «не стой на дороге, белоснежка» отодвинул негра в сторону и скрылся за поворотом самостоятельно.
Жан покачал головой и, со словами «пойдёмте, Никита», зашагал в противоположную сторону.
Они прошли с сотню метров, поднялись по двум лестницам и вышли к лифту внутреннего периметра. Весь купол можно было увидеть отсюда – и громадные прозрачные панели-шестигранники, и зелёный ковёр внизу, и крошечные зданьица на нём.
Жан набрал номер, и капсула магнитного лифта бережно понесла пассажиров к цели.
«Красота какая», — подумал Никита. Раньше он видел внутренне «убранство» главного лунного купола только на фото и видео, а когда улетал, то ходить на экскурсии было некогда: прилетел, прошёл по нескольким коридорам – и снова на корабль.
— Красиво, — вырвалось у Никиты. Жан улыбнулся; должно быть, он был рад, что человек после пережитого обращает внимание на подобные вещи. Впрочем, остаться равнодушным было трудно в любом случае.
— Весьма, — подтвердил Жан, и в голосе его чувствовалось по щепотке хвастовства и гордости. — Но большинство тех, кто находится тут проездом и ищет красоту, предпочитает искать её на внешнем периметре, на крыше. Уж не знаю, что они там находят.
Лифт перенёс пассажиров на сорок градусов влево и на две сотни метров вверх. Внутренние перегородки кабинета были из прозрачного бетона, а сильно наклонённый шестигранник полностью составлял противоположную входу стену. Вид открывался такой же, как из лифта. («Такое зрелище и каждый день!» – подумал Никита).
Жан расположился за Г-образным столом у правой стены, а Никите предложил устраиваться напротив, на диване.
Не дожидаясь вопросов, Никита подробно (насколько позволяла память) изложил детали полёта. Жан слушал внимательно, но почти не требовал уточнений и периодически отворачивался к стеклянной стене, и тогда казалось, что история эта не интересует его.
Когда повествование подошло к концу, Никита попросил побольше рассказать о Моренце, об истории с бирманцем, и добавил:
— Надеюсь, это не составляет военную, или какую-нибудь иную тайну?
— Тайна? — встрепенулся Жан и спустя секунду пригнулся к матовой, цвета морской волны, столешнице, точно у него на плечах появился невидимый груз. — Нет. И даже если бы она была, не смог бы я удержаться от того, чтобы рассказать вам хоть часть. Так сказать, возместить ущерб информацией, потому что больше и нечем. Жан замолчал и взглянул на крышку стола, как бы собираясь с мыслями.
