Ознакомительная версия.
— Откуда ты знал, что явятся фриволеры?
— Неважно. Я же не спрашиваю, кто убил Великого Ординатора?
— Могу ответить — не я. Ты знал покойного?
— Ага. Как не знать — когда-то он лично покровительствовал моему Старику. Но потом они поругались до того, что перестали разговаривать. Ну, чисто бабы. Никогда не думал, что мужики могут быть такими склочными, и так мелко и нудно ругаться… из-за принципов, как из-за невымытой после обеда тарелки. Кстати, а вы-то как там очутились?
— Он нас позвал… Меня и Еву.
— Значит, это был зов. Ужасно. Ужасно, когда зовут вот так…
Кентис повернул голову и попытался оглядеться.
— Я так и не понял — где мы? На больницу не похоже. Значит, в тюрьме. Значит, я буду первым фриволером, которым займется милиция. Утешусь мыслью, что сижу вместе с господином Орасом, кормильцем города. Знаешь, мне почему-то казалось, что именно так ты и кончишь.
— Это не тюрьма. Мы в гостях у господина Нартова.
— Жаль. Я бы предпочел тюрьму. Там я в большей безопасности. И ты тоже… Ну почему ты не сделался князем, Андрей? Поварской колпак помешал — вот в чем дело. Впрочем, это можно было предсказать заранее. Более детерминированного человека, чем ты, я не встречал. Ты предсказуем в каждом желании и в каждом решении. Я могу предложить любые две вещи на выбор, и сказать заранее, что выберешь ты.
— И что ты предлагаешь?
— Не я. Судьба. У тебя была возможность стать полубогом. Но ты предпочел остаться поваром. Правда, потом всполошился, тебе захотелось куда-то усесться, и ты попытался вцепиться в кресло градоначальника. Вместо трона выбрал стульчак в сортире. Судьба предложила тебе на выбор: жизнь сына — смерть сына. И ты как всякий примитив, как девятьсот девяносто девять из тысячи на твоем месте, выбрал жизнь. И свой успех, свой княжеский титул, как тебе мнилось тогда. А на самом деле потерял целый мир. Господи, как я завидовал тебе тогда! Ведь это страдания экстра-класса! Смерть сына… Наверное, более сильной энергопатии быть не может, как ты думаешь?
— Думаю, ты рехнулся.
Кентис оставил его замечание без ответа.
— Я так долго надо всем этим размышлял. Художник, истинный художник, всегда мартинарий и князь в одном лице. Есть, конечно, просто ремесленники. Они не в счет. Бывают люди от искусства — чистейшие мартинарии, перебиваются с хлеба на квас, халтурят, всю жизнь пытаются выбраться из нищеты и подыхают в неизвестности, а их творческий помет сжигается в печке. Водятся в сих сферах и князья. Разного толка. Одни — заединщики, любят толпу, вроде наших, в Лиге. Другие, как ты — одиночки, воображающие себя особенными. И тем, и другим всё легко дается: и деньги, и слава. Поклонники за ними ходят табунами. Но это опять же всё не то. Полутворцы, так сказать. Истинное искусство создается теми, кто совмещает в себе и мартинария, и князя. Такой художник сам излучает энергопатию, и сам поглощает ее, воплощая в бессмертные полотна. Вот почему среди бессмертных так много моральных уродов. Так удобно иметь под рукой постоянный источник энергопатии… Творить мерзости и мучаться от этого — что может быть больнее… — Кентис говорил, всё более воодушевляясь, ничего больше не существовало вокруг, признания, так долго скрываемые, рвались из него наружу, как птицы на волю из тесной загаженной клетки. — Если бы Олежка умер, страдание взрезало бы твою душу, как бабочка кокон, ты бы рванулся вверх, в бесконечный полет. Но ты, глупый, надеялся обрести огонь извне. Какая чушь! Разумеется, внешняя энергопатия может помочь открыть пару новых кафе и избежать пули в темноте. Но для высшего она совершенно непригодна. У тебя был шанс, и ты его упустил.
— К чему завидовать. У тебя тоже был шанс…
— Ты имеешь в виду смерть Старика? Совершенно не то. Больно, конечно, но не слишком. Когда сожгли оттиски, было гораздо больнее. А потом неожиданно боль сошла на нет. Я понял, что работы были далеки до совершенства, и вся прелесть — в новизне техники, то есть в простой технологии… Оно и к лучшему, что оттиски сожгли. Несовершенное не должно существовать. А я способен на большее… Гораздо…
Он вновь глотнул из плоской фляги. Но сил не прибавилось — напротив, новая волна слабости растеклась по телу.
— В принципе — это простой предрассудок — стремиться к счастью и избегать страдания. Специально выдуманная фальшивая мораль, чтобы ограничить круг посвященных. Всё сделано для того, чтобы люди боялись страдания. Скажи, ты боишься?
Орас подумал, что Кентис, говоря эту чушь, просто издевается над ним. Но всё же ответил:
— Да, боюсь. Что однажды ночью услышу в небе гул самолетов, и бомбы сравняют наш несчастный городишко с землей. Те, кому посчастливится проснуться утром, увидят одни руины. А по «ящику» сообщат, что мэр Суханов обратился к федеральному правительству за помощью, и те с радостью помогли ему избавиться от ненавистных фриволеров.
Кентис хихикнул — нарисованная Орасом картинка его развеселила.
— Хочешь, подскажу путь к спасению? — спросил он.
— Попробуй.
— Даже сразу два. Первый прост. Второй еще проще. Рассмотрим первый вариант: надо оттянуть энергопатию из нашего города. Пусть фонтан страдания бьет где-нибудь в другом месте, подальше от нас. Можно устроить десяток взрывов. Но это примитивно. Я бы устроил презентацию какой-нибудь пасты в соседнем городке, в который бы добавил немного тончайшего абразива. Жадный до халявных презентов народ хватал бы эти тюбики без остановки. Через месяц у каждого второго будет флюс, измученные стоматологи будут не успевать сверлить и выдергивать зубы. Никакие зверства фриволеров не сравнятся с визгом раздолбанной бормашины в бесплатном зубоврачебном кабинете. Через несколько дней у нас появится новый город-мартинарий.
— Ну нельзя же так жестоко, — криво усмехнулся Орас.
— Тогда выбери второй путь. Впрочем, ты наверняка уже знаешь о нем, просто боишься его больше, чем рева самолетов в ночном небе. Не так ли?
— О чем ты?
— Второй путь — это я…
Собирался ли Кентис добавить еще что-то или нет, осталось неизвестным. Потому что в эту минуту дверь распахнулась, и в комнату протиснулось двое охранников. Один из них небрежно ткнул пальцем в Ораса и Еву.
— Ты и ты. Господин Нартов велел отвести вас в приемную.
Ева бросила тревожный взгляд сначала на Ораса, потом на Кентиса, но ничего не сказала. Орас же подмигнул ему и сказал:
— Надеюсь, мы вернемся.
Кентиса охватило странное чувство — он видел Еву и Ораса в последний раз… К тому же Кентис был уверен, что они двое думают точно так же.
Пленники вышли в коридор, и дверь захлопнулась. Кентис остался один в комнатушке. Верхний свет выключили, и теперь только мутный отблеск фонаря падал сквозь решетку из окна. По всей видимости, было уже утро. Но как ни силился Кентис, не смог различить проблесков зари, зимнее солнце не торопилось выползать из своей берлоги. Кентису казалось, что рассвет мог бы что-нибудь изменить в его жизни. Он знал, что обманывается. Но всё равно продолжал с нетерпением ждать, когда же лучи солнца соизволят разогнать тьму. Он уже мог немного шевелить правой рукой, и это его радовало. По телу разбегались тысячи мурашек, острые иголочки покалывали ступни и кисти рук. Боли в боку он не чувствовал. Лишь слабость, при каждом движении вызывающая тошноту. Но он был уверен, что сможет встать, если понадобится. Надо только дождаться рассвета.
Ознакомительная версия.
