пить, а затем оставил ее с детьми, она погрузилась в мир бедности. Теперь она размышляла, как ей справиться с миссис Чау, миссис Фокстерьер и другими соседями.
– О боже, – воскликнула она, – я не знаю, что сказать, сэр. Да ведь мои мальчики так непотребно выглядят, между нами у них даже ошейников нет.
– Купите им ошейники и все, что им понадобится, – любезно сказал Гиссинг. – Не волнуйтесь, миссис Спаниель, для вас все будет хорошо. Осмелюсь сказать, что будет немного сплетен, но нам придется рискнуть. А теперь вам лучше вернуться в деревню и заняться приготовлениями. Я уезжаю сегодня вечером.
Поздно вечером, убедившись, что миссис Спаниель и ее выводок благополучно устроились, Гиссинг отправился на станцию со своим чемоданом. Он почувствовал острую боль, когда поднял москитную сетку и поцеловал прохладные влажные носы спящей троицы. Но он утешал себя мыслью, что это не просто вульгарное дезертирство. Если он хочет вырастить семью, он должен заработать немного денег. Его скромного дохода не хватило бы для такого внезапного увеличения расходов. Кроме того, он никогда не знал, что такое свобода, пока ее не ограничили. В течение последних трех месяцев он жил в постоянном присутствии; даже спал, прислушиваясь одним ухом к детским крикам. Теперь он был обязан самому себе нанести один большой удар во имя мира. Богатство, как он мог видеть, было ответом. С деньгами все было достижимо: книги, досуг для учебы, путешествия, престиж, короче говоря, власть над физическими деталями жизни. Он займется Большим Бизнесом. Он уже трепетал от ощущения власти и процветания.
Маленький домик, молча стоял в темноте, пока он шел по тропинке. Ночь была затянута сеткой с ткацким блеском светлячков. Он постоял немного, глядя назад. Вдруг из детской донесся испуганный крик.
– Папа, комар, комар!
Он чуть было не повернулся, чтобы бежать обратно, но сдержался. Нет, теперь хозяйкой была миссис Спаниель. Все зависело от нее. Кроме того, у него было достаточно времени, чтобы успеть на последний поезд в город.
Он сидел на усыпанном пеплом плюшевом сиденье курильщика в настроении, которое вряд ли можно было назвать веселым.
– Клянусь Юпитером, – сказал он себе, – я ушел как раз вовремя. Еще месяц, и я не смог бы этого сделать.
Была полночь, когда он увидел огни города, отделанные золотом на фоне павлиньего неба. Акры и акры синей тьмы лежали, тесно прижимаясь к пестрым сеткам света. Здесь действительно можно было бы взглянуть на это великое чудо тени и увидеть ее текстуру. Сладкий воздух лениво плыл по глубоким, тихим улицам города.
– А, – сказал он, – вот где начинается синева.
“Для людей с беспокойным сердцем
Города – это совершенные произведения искусства”.
Есть город такой высокий, что даже небо над ним, кажется, поднялось в осторожном отдалении, невообразимо далеко. Есть город, такой гордый, такой безумный, такой красивый и молодой, что даже небеса отступили, чтобы их безмятежная чистота не была слишком соблазнена этим храбрым трагическим заклинанием. В город, который является самым безумным из всех, Гиссинг приехал в поисках здравомыслия. В город, столь странно прекрасный, что он заставил замолчать даже поэтов, он пришел, чтобы обрести голос. В город великолепной показухи и тщеславия, он пришел искать смирения и покоя.
Все города безумны, но безумие благородно. Все города прекрасны, но красота их мрачна. Кто скажет мне правду об этом? Трагично? Тем не менее, потому что там, где амбиции, тщеславие и безумие умножаются на миллионный контакт, там есть бедствие. Благородно и красиво? Да, ибо даже глупость может иметь величие величия. Поспешный, жестокий, поверхностный? Согласен, но где на этом земном шаре ты найдешь другое? Я знаю все, что можно сказать против него, и все же в его огромной библиотеке улиц, обширной и разнообразной, как у Шекспира, красоты хватит на всю жизнь. О, поэты, почему вы были так слабы? Из-за того, что он кажется циничным и грубым, он взывает трубным призывом к разуму мечтателя; из-за того, что он безрассуден и безумен, он обращается к серьезному здравомыслию поэта.
Итак, в настроении, возможно, слишком сознательно возвышенном, Гиссинг медитировал. С его стороны было довольно дерзко обвинять город в безумии, потому что сам он, ликуя по поводу обретенной свободы, явно не был в здравом уме. Он рыскал по городу в приподнятом настроении, заглядывал в витрины магазинов, катался на автобусах, ездил в зоопарк, ездил на шатком старом пароходе к Статуе Свободы, пил послеобеденный чай в "Ритце" и все такое прочее. Первые три ночи в городе он спал в одной из маленьких транспортных башен, которые возвышались на сваях над Пятой авеню. На самом деле это была та башня, что рядом с собором Святого Патрика. Он ехал по авеню в такси, намереваясь отправиться на Площадь (просто чтобы немного развеяться после домашнего заключения). Когда такси проезжало мимо, он увидел светофорную башню, темную и пустую, и подумал, какое приятное место для сна. Поэтому он попросил водителя высадить его у Собора и, убедившись, что за ним никто не наблюдает, вернулся к маленькой башенке, поднялся по лестнице и почувствовал себя как дома. Ему так понравилось, что он вернулся туда на две следующие ночи; но он почти не спал, потому что не мог удержаться от удовольствия напугать ночное такси, внезапно мигнув на них красными, зелеными и желтыми огнями и увидев, как они в замешательстве останавливаются. Но после трех ночей он решил, что лучше уйти. Было бы неловко, если бы полиция обнаружила его.
Пора было остепениться и приступить к работе. У него был дядя, который возглавлял важное предприятие далеко в центре города, но Гиссинг, с донкихотством юности, был полон решимости начать свой собственный путь в великом мире торговли. Он нашел комнату на верхнем этаже тихого дома из коричневого камня в западной части города. Она была невелика, и ему приходилось спускаться на один пролет, чтобы принять ванну; газовая горелка над кроватью свистела; пыль была довольно пугающей после чистой страны; но это было дешево, и его чувство приключений с лихвой все компенсировало. Миссис Перп, хозяйка дома, очень понравилась ему. Она вела себя очень по-матерински и убеждала его не есть в кресле. Она поставила пепельницу в его комнату.
Гиссинг послал миссис Спаниель открытку с изображением Пенсильванского вокзала. На ней он написал, что прибыл благополучно. Усердно работает. Передает любовь детям. Затем он отправился искать работу.
Его представления о бизнесе были очень расплывчатыми. Все, что он знал, – это то, что
