И не сразу до оглушённого всем увиденным Кламонтова вдруг дошло — что его неподвижно застывший взгляд так и остался устремлён на висящее между окнами в коридоре расписание поезда № 207/208 Черновцы — Минск, да притом ещё неполное — только посередине листа значилось несколько станций, от Киверец до Ковеля. И эта часть расписания была отделена сверху и снизу ярко-красными, такого оттенка, что казались светящимися в темноте, полосами от гораздо больших по площади пустых полей…
"Но… как… Черновцы — Минск? — снова заметались мысли. — Я, что, вообще сел не в тот поезд? Но куда смотрел проводник? Ах да, тут его нет… Хотя — кто тогда впустил меня в вагон, кто проверял билеты при посадке? И почему Черновцы — Минск, как возможно? Разве этот поезд проходит там, где я садился? А… вот именно — где я садился? И куда, собственно, еду? Вернее — куда должен был ехать? То есть вроде бы ясно, что домой — но откуда? Не с сессии же, в самом деле, если я в академотпуске… Но главное — домой так точно не попадаю. И где выходить? В Ковеле? Всё-таки большая станция… Или на любой ближайшей — пусть маленькая, зато меньше свидетелей? Хотя — что на маленькой, делать дальше, что кому объяснять? Нет — на большой, как Ковель. Правда, будет уж точно как в рассказах из сна. Но разве у меня есть другой выход?.."
А, пока проносились эти мысли — перед глазами стояло расписание, от которого он так и не отвёл взгляд. И снова он не сразу понял — что ещё в расписании казалось ему странным… В самом деле, как мог он отчётливо видеть его в такой темноте? Ведь это снаружи небо немного посветлело — но расписание он видел против света, между окнами, где было по-прежнему темно. И однако, на нём так выделялись эти красные полосы, отделявшие часть расписания — да и сам лист казался слабо освещённым… тускло-зеленоватом светом?!
Страшная догадка мелькнула у Кламонтова…
И уже само тело как-то среагировало прежде сознания — он, снова не понимая, что делает, бросился обратно в купе, выпустил из рук сумки, склонился над столиком, запустил под него руку — и на каком-то заднем плане сознания понял, что даже больше удивился бы, не окажись там этого ребристого по ободу и холодного на ощупь колёсика с рукояткой для вращения…
— Материализатор… — сдавленно, судорожно вырвалось у Кламонтова. — Значит, всё-таки…
И в тот же момент словно вспыхнуло в памяти — как он уже стоял когда-то раньше в переднем тамбуре вагона, ошеломлённо глядя на уносящиеся под днище рельсы — и так же бросился обратно в купе, и там обратил внимание на необычную, полузабытую остроту зрения, глядя в зеркало на внутренней стороне двери, где и увидел себя примерно 16-летним — хотя вообще мало изменился с тех пор… И уже после этого снова стоял в тамбуре — и его душили слёзы раскаяния… в чёем? Он не успел подумать — а в сознании снова вспыхнул фрагмент, потом — ещё и ещё… Будто искровой разряд вспыхивал и гас, выхватывая отрывок за отрывком напряжённых размышлений, споров — тоже в каком-то вагоне…
… — Да вы же не представляете, до чего я додумался! — в вырвавшемся из глубин памяти крике вины и отчаяния Кламонтов узнал свой голос. — Человек несовершенен — значит, человека надо отменить! И пусть на Земле вместо него живёт какое-то иное разумное существо, созданное заново с нуля и строго по плану! И причём, я же хотел объяснить все феномены разума, исходя из одной только физиологии мозга! Казалось, достаточно повторить её в полупроводниках — и всё, готов новый человек, чистый и совершенный! А почему? Потому что есть партия, которая ещё в начале столетия что-то неопровержимо доказала на веки вечные! А я верил им, и я уважал закон! И не мог представить себя подпольным знахарем в конфликте с государственной властью, борющейся за утверждение высшей исторической правды во всём мире! А тут ещё… Поколение, которое в очередной раз не поставило весь мир с ног на голову — это вообще не поколение! Старшие — ветераны войны, целины, БАМа — вот и нам надо провернуть что-то такое! А то если просто живёшь, учишься, работаешь — ты уже как бы дезертир со всемирного фронта борьбы за всеобщее счастье! Надо жить надрывом, бросаться на амбразуры, кого-то свергать, что-то взрывать, и тут же строить на руинах что-то своё, новое — иначе ты достоин только презрения! И что-то придумать, в чём-то усомниться — нельзя, можно только на всех парах переть напролом, и никаких компромиссов ни с кем и ни с чем, иначе ты — трус и предатель! Так же нас воспитывали в школе? Ну вот, а теперь я — тут, перед вами… (Но — кому это было сказано? Кто стоял в тамбуре рядом с ним?) Пусть не сознательный злодей, но — интеллектуальный грешник… И даже вряд ли полностью прощённый, скорее — просто обезвреженный… И вряд ли ради меня самого — мало ли есть кающихся грешников — а именно чтобы я не совершил какого-то большого зла, Высший Разум даёт мне теперь другой шанс…
— Ну, а мы? — ответил тот, второй. — Что же, тогда и мы все тут — грешники?..
…— Но я же говорю: признать реальность души означало — предать великую борьбу нищих всего мира! Потому что под сиюминутные политические задачи обязательно должен быть подведён чугунный фундамент догм обо всём сущем, и чьи-то конкретные исторические права должны следовать буквально изо всего! Изо всех воззрений по всем вопросам! Вот и получалось, что чуть ты только усомнился в каком-то научном вопросе — и уже встал на другую сторону в этой борьбе! Усомнился как учёный, исследователь — и ты уже враг в идеологии, в политике!
— Нет, подожди, а сам-то ты в чём виноват? (Знакомый голос. Но чей?) Ты просто верил в то, что тебе говорили…
…— Значит, пусть так и будет этот стыд не контролируемых разумом эмоций? И никто и нигде не понимает тех, у кого нестандартные проблемы с его телом? И что, не лучше, если продолжение рода не содержит в себе ничего постыдного?
— Нет, но что бы так получилось? Протез человека, тело без души? Или неприкаянный космический скиталец, у которого нет своей родной планеты? Да, он не умрёт за пять минут без воздуха, это верно… И запасную руку со склада взять можно — но потом же её мышцы и составы без обмена веществ обратятся в прах гораздо быстрее, чем стареет рука нынешнего, биологического человека! А если предусмотреть возможность роста такого тела из своего рода эмбриона — опять же понадобятся сложнейшие молекулярные структуры, которые будут обеспечивать и регулировать этот рост, да и что с ними делать потом, когда рост закончен? Останутся всё-таки обеспечивать обмен веществ? Но тогда это будет снова биологическая жизнь, которая и так уже есть! Тем более, за десятки лет мы и не сумеем создать её заново более совершенной, чем та, что сложилась в природе за миллиарды лет эволюции! А уж учитывая факты регенерации после телесеансов — тем более, чего искать на таких путях, и ради чего?..
