Она стянула платье через голову, подала Джилл, та поцеловала ее.
— Ну вот, тетушка, а теперь откинься на спинку кресла, выпей.
— Погоди, милочка. — Миссис Пайвонская взмолилась в душе: пусть ее озарит. Ну конечно! Ведь картинки на ее теле говорят сами за себя: для того-то Джордж и разрисовал ее. — Вот что есть у меня… А вы-то сами когда-нибудь смотрели на мои картинки?
— Нет, — призналась Джилл, — не хотелось пялиться на тебя, будто мы двое лопухов.
— Ну тогда смотрите, дети, ведь для того-то Джордж, да благословит Господь его душу, и сотворил их. Чтобы на них пялились, рассматривали. Вот тут, под подбородком, — рождение нашего пророка, святого Фостера — невинный младенец, не ведаюший, что уготовил ему Господь. Но ангелы-то знали — видите их? Следующая сценка — его первое чудо, он был тогда юным грешником в деревенской школе, отправился подстрелить птичку… он поднял ее, погладил, и она улетела прочь, целая и невредимая. Ну, а теперь поглядите на спину. — Она рассказала, что, когда Джордж принялся за свой великий труд, «холст» был уже частично разрисован, но его осенило вдохновение, и он превратил «Нападение на Пирл-Харбор» в «Армагеддон», а «Небоскребы Нью-Йорка» — в «Священный Град».
— Но, — признала она, — несмотря на то, что теперь на каждом дюйме моего тела вы видите священные картины, Джорджу пришлось нелегко. Он изрядно потрудился, чтобы отразить важнейшие вехи в жизни нашего Пророка. Вот вы видите его читающим проповедь на ступенях нечестивого монастыря, откуда его прогнали — тогда его впервые арестовали, началось Преследование… А вон там, прямо на спине, видите, он разбивает идолов… и снова он в тюрьме, а над ним струится божественный свет. Потом немногочисленные Верующие ворвались в тюрьму…
(Преподобный Фостер сообразил, что в борьбе за свободу веры кастеты, дубинки и готовность схватиться с полицейскими перевешивали пассивное сопротивление. Церковь его уже в истоках была воинственной. Но он был подлинным тактиком и в битву вступал лишь там, где вся тяжелая артиллерия была на стороне Бога.)
— …и спасли его от неправедного суда, а взамен изваляли в смоле и перьях судью. А впереди… ну, тут немного увидишь, все под лифчиком.
(«Майкл, чего ей хочется?»
«Ты сама знаешь. Скажи ей».)
— Тетушка Пэтти, — мягко произнесла Джилл, — вы ведь хотите, чтобы мы разглядели все картинки, правда?
— Ну… да, ведь и Тим говорит в конце представления: Джордж использовал каждый дюйм, чтобы завершить рассказ.
— Если Джордж потратил на это столько труда, значит, он хотел, чтобы картинки видели. Снимай все, я же говорила тебе: я и сама бы выступала совершенно голой, но ведь мы всего лишь развлекаем. А у тебя есть цель… священная цель.
— Ну, если вы так хотите… — И она мысленно спела «Аллилуйя».
Сам Фостер поддерживает ее. Если повезет, с помощью картинок Джорджа он поможет этим детям увидеть Свет.
— Я помогу тебе.
(«Джилл?»
«Нет, Майкл».
«Погоди».)
Миссис Пайвонская с изумлением обнаружила, что вся ее одежда исчезла. А Джилл не удивилась, когда растаял ее пеньюар, равно как и халат Майка — запишем это на счет его хороших манер.
Миссис Пайвонская ахнула. Джилл обняла ее за плечи:
— Успокойся, все в порядке. Майк, скажи ей.
— Да, Джилл. Пэт…
— Да, Смитти?
— Ты говорила, что мои трюки — это ловкость рук. Но сейчас ты захотела раздеться, и я снял все с тебя.
— Но как? Где все?!
— Где-то там, куда делись и наши с Джилл халаты — ушли.
— Не волнуйся, Пэтти, — вставила Джилл, — мы все вернем. Майк, не надо было так делать.
— Извини, Джилл, но я грокнул, что тут все в порядке.
— Ну… может быть… — Пэтти не слишком расстроилась, к тому же она никому не расскажет, она же циркачка.
Ни тряпки, ни отсутствие одежды на ней и на Майке с Джилл миссис Пайвонскую не волновали. Но ее беспокоила теологическая проблема:
— Смитти, это что же, настоящее волшебство?
— Думаю, ты бы именно так это назвала, — признал он.
— Уж лучше назову чудом, — отрезала она.
— Назови как хочешь, но только не ловкость рук.
— Это я поняла. — Она не испугалась: Патрицию Пайвонскую поддерживала Вера, и она ничего не боялась. Но ей стало не по себе, она волновалась за своих друзей.
— Смитти, погляди-ка мне в глаза. Ты заключил сделку с Дьяволом?
— Нет, Пэт.
Она пристально глядела ему в лицо!
— Вроде не врешь…
— Он не умеет лгать, Пэтти.
— Значит, чудо? Смитти… ты святой!
— Не знаю, Пэт.
— Наверное, так и есть, — подтвердила Джилл. — Он и сам не знает. Майкл, мы уже так много открыли, может, и остальное?..
— «Майкл»! — внезапно вскрикнула Пэтти. — Ты — Архангел Михаил, посланный на Землю в человеческом облике!
— Пэтти, пожалуйста, перестань! Даже если и так, он все равно сам ничего не знает.
— А ему и незачем знать. Господь совершает свои чудеса, как Ему угодно.
— Пэтти, дай же мне сказать!
Вскоре миссис Пайвонская уяснила, что Майк — Человек с Марса. Она согласилась обращаться с ним по-прежнему, как с простым человеком, хотя и осталась при своем убеждении относительно его истинной природы и цели пребывания на Земле. Фостер ведь тоже пребывал человеком, пока жил на Земле, но он также всегда был и Архангелом. Если Джилл с Майклом настаивают на том, что их не надо спасать, она будет обращаться с ними так, как они того пожелают, пути Господа неисповедимы.
— Думаю, нас можно назвать «ищущими», — сказал Майк.
— Вполне, мои милые! Я-то уверена, что вы уже спасены, — но и Фостер в юности был ищущим. Я помогу вам.
Она приняла участие в другом чуде. Все трое сидели на ковре. Откинувшись на спину, Джилл мысленно предложила Майку попробовать. Без болтовни и без реквизита Майк спокойно поднял ее в воздух. А Пэтти наблюдала за ними со счастливой улыбкой.
— Пэтти, — предложил Майк, — ложись.
Она повиновалась с той же готовностью, как если бы перед ней был Фостер.
— Может, тебе лучше сначала опустить меня, Майк? — спросила Джилл, повернув к нему голову.
— Нет, я справлюсь.
Миссис Пайвонская ощутила, что ее осторожно поднимают в воздух. Она не испугалась — ею овладел религиозный экстаз, словно в лоне ее вспыхнула теплая молния; слезы выступили у нее на глазах; она не ощущала подобной мощи с тех пор, как ее коснулся святой Фостер. Майк приблизил ее к Джилл, обе обнялись, и Пэтти разрыдалась от счастья.
Опустив их на пол, Майк не почувствовал никакой усталости — он уже и не помнил, когда в последний раз уставал.
