сказал, что стреляли не более четырёх-пяти часов назад. Нет ни нагноения, ни воспаления, ни заражения, что удивительно. Видимо очень сильная иммунная система и хорошие регенеративные способности. Рану я обработал и зашил, так что он будет в порядке.
– Скоро проснётся?
– Я вколол ему дозу анестетика, исходя из размеров и веса. Если брать в расчёт кошку с теми же параметрами, то он должен проспать ещё часа два-три.
– Угу... - кивнул я, думая, что же дальше делать.
– Давай-ка теперь займемся тобой, - сказал Киннер, подходя.
Я не стал спорить.
Он обработал мой ожог, вколол обезболивающего, от которого в глазах всё поплыло и немного закружилась голова, и принялся перевязывать руку.
– Расскажи подробнее, как это вышло? – попросил он.
– Это зверь испускает какой–то свет, – попытался объяснить, понимая, что доктору мои слова будут ещё менее понятны, чем мне, хотя бы видевшему феномен воочию.
– Свет? – нахмурился Киннер. – Ты уверен?
– Абсолютно.
– Очень странно.
– Ты можешь сказать мне, кто это?
– Не могу, к сожалению. У него имеются черты приматов, но он явно не один из них. Строение тела скорее кошачье, хотя… – доктор покачал головой. – Нет, не кошачье, но похожее. Властитель! Клиф, я честно понятия не имею, кого ты мне притащил.
Доктор закончил мою перевязку и поднялся.
– Ты оставишь его мне на обследование? Мне бы очень хотелось продолжить его смотр прямо сейчас, но скоро здесь будут пациенты, сегодня назначено две операции, я просто не смогу посвятить ему всё свое время. Но ближе к вечеру я бы с большой охотой им занялся.
Я тоже поднялся, и немного поколебавшись, ответил:
– Хорошо, доктор. Только будь с ним очень осторожен. И не сажай в клетку с другими зверями.
– Если он действительно может делать такое! – Доктор кивнул на мою перевязанную руку. – То я помещу его внизу, отдельно от остальных. У меня есть клетка с усиленными, калёными прутьями. Много лет не использовал, давно хотел продать. Хорошо, что не сподобился.
– Договорились. Я приду вечером.
Строго говоря, я тоже не мог потратить весь день на изучение этого животного и размышления о его странном происхождении. В час дня я был приглашен на встречу романистов и читателей в букинистическую лавку Риты Каранкет – один из самых больших и престижных литературных магазинов города. Уже не раз бывая на таких мероприятиях прежде, я очень живо себе представлял, какая же мука ждёт меня впереди, и всё же никак не мог отказаться от этого приглашения и всецело посвятить себя тому, что казалось куда более увлекательным, пусть и опасным.
Забрав потрепанное пальто, я повесил его на левую руку и в сопровождении доктора вышел из кабинета обратно в коридор.
– Как твои дела, Клиф? – спросил Киннер осторожно. – Мы давно не виделись.
Я совершенно не хотел об этом говорить, не хотел рассказывать ни ему, ни кому бы то ни было ещё, о своих тоскливых серых буднях, о своём творческом кризисе, о своих проблемах с алкоголем и муках одиночества, давящего на меня тяжелыми сводами моей маленькой квартирки на улице Милана Бонзо. Квартирки, которую я стал искренне ненавидеть за последние три года.
– Всё хорошо, – ответил я, только из уважения к доктору. – Нет причин для беспокойства.
Альфред Киннер лишь кивнул, не глядя на меня, и по всему было понятно, что он мне ни капельки не поверил.
– Может быть, раз уж ты придёшь сегодня вечером, то и отужинаешь с нами? – предложил Киннер. – Петти приготовит лимонный пирог, который мне одному никак не осилить, уж поверь.
Я знал, что сулит это приглашение. Доктор попытается разговорить меня, узнать, как в действительности обстоят мои дела и чем я живу теперь, после смерти супруги. И сколь искренними бы ни были побуждения Киннера, я не хотел всего этого, не хотел разговоров, не хотел обсуждений и утешений, не хотел, чтобы меня жалели. Меня не за что жалеть.
– Сожалею, доктор, но у меня были некоторые планы на этот вечер.
– Понимаю, – сказал Киннер так, словно распознал мою лож и простил меня за неё. – И всё же я не забираю назад своё приглашение. Если твои дела вдруг отменятся, Клиф, нам с Петти будет крайне приятно разделить с тобой этот ужин.
– Спасибо, доктор. До вечера.
Я развернулся и быстрым шагом пошёл к выходу из клиники, искренне надеясь, что оставить здесь найденного мной зверя было хорошей идей. Мне бы очень не хотелось вернуться и узнать, что кто-то пострадал при контакте с животным, а ведь такое более чем вероятно, и ожог на моей руке тому доказательство. Но что мне оставалось? Взять его домой? Сдать в полицию? Или бросить там, на кладбище? Я понятия не имел, как было бы лучше поступить в такой ситуации, потому сделал то единственное, что считал верным. Утешала мысль, что доктор Киннер предупрежден, и я очень надеялся, что он отнесётся к моим предостережениям со всей серьезность и примет меры предосторожности. Я точно решил, что вернусь в клинику вечером, как только смогу, чтобы принять участие в дальнейшей судьбе животного. Мне это казалось очень важным, и вместе с тем было крайне интересно всё же выяснить, кто такой этот странный зверек, на что он действительно способен, как оказался на том старом дубе и при чём тут моя почившая супруга. Ответы на все эти вопросы ждали меня впереди.
«Порывы ледяного ветра срывали с облысевших деревьев немногочисленные почерневшие листочки – жалкие останки былого величия лета – и уносил их прочь, в серую неизвестность грядущего царства холодной зимы. Нейтану показалось, что он нашел подходящую ассоциацию для данного действа. В ней ветер представал яростным, нетерпеливым и преисполненным похоти любовником, срывающим в своей неистовой страсти последние клочки белья с напуганной, но покорной публичной девы, давно уже принявшей свою судьбу, такую же серую и очерствевшую внутри себя, как этот осенний лес.
«Какая унылая, безрадостная картина», – думал Нейтан, неспеша раскуривая трубку.
Но вдруг что-то изменилось. Поначалу совсем незримо, но эти изменения в окружающем мире быстро набирали силу и очень скоро стали уже заметны каждому. Это был снег. Пошел первый снег. Маленькие белые мушки закружились в воздухе, гонимые беспощадным
