Яна погрустнела. Наклонилась, подняла из травы черную коробочку. Я не сразу поняла, что в мире изменилось — подул прохладный ветер, небо потемнело и детские голоса перестали распевать про далёко. Магнитофон играл «Кукушку».
Я напряглась, расстегнула кобуру и сняла с мотоцикла свой стальной посох.
Янка откинула крышку — внутри был большой синеватый кристалл, сияющий острыми гранями.
— Это же миелофон, — сказала она. — С ним можно читать мысли.
— Хорошо с тобой, да плохо без тебя… — пел глуховатый мужской голос.
В плоской кабине автобуса появился крупный дядька в желтом костюме. Он повернул к нам недоброе испитое лицо с глазами навыкате, черными, как жуки. Я вдруг поняла, что это и были жуки — огромные, глянцевые, накрепко вцепившиеся в кожу век шипастыми длинными лапами.
— Флипнем до космопорта? — задушевно предложил мужик. — Или садитесь уж, подвезу, чего ноги сбивать. Поздно уж. Хорошие девочки дома сидят. Носки вяжут, шарлотку пекут. Только шалавы, как вы, по улицам болтаются, ищут приключений на свою…
Когда я его застрелила, плоская громада автобуса завалилась на бок, упала в траву, растеклась черной водой, густой, как нефть. Янка, все смотревшая в блестящий кристалл, закричала, отбросила коробочку, та без всплеска упала в воду и мгновенно утонула.
Янка плакала.
— Я его мысли слышала, Тань. Как будто к нему в голову заглянула. Он куда-то на машине ехал. Про дождь думал — будет завтра или нет. Про борщ в холодильнике — радовался, что вкусный и что ещё его полкастрюли. Про футбол вечером по телику — полуфинал сегодня, Спартак-Марсель… Такие мысли все простые, обычные. Человеческие. Как будто он человек. А ведь он — нет! Он — чудовище, пожирающее других!
Я обняла её и она плакала на моём плече.
Пленка на бобине кончилась, но она продолжала вращаться, тихо и ритмично шелестя.
— Что есть человек? — спросил робот, поднимая к нам грустное лицо. — Форма или содержание?
Я пожала плечами. Я сама себя об этом часто спрашивала.
Дорога упиралась в гору, в пещеру на её склоне. Пещера была пуста — под ногами шуршали листья, очевидно натасканные какими-то домовитыми зверьками, по камням стекала вода. Голос гулко отражался от невысокого свода.
— Ну вот, добрались, а тут ничего нет, — сказала Яна и положила руку на холодную каменную стену, тут же отдернула, заломила пальцы. — Теперь что?
— Должен быть проход, — сказала я, доставая из рюкзака фонарик. — Ты была в таком ужасе, что его за собой запечатала. Но я найду.
Я обернулась к ней. В свете фонарика, под сводами пещеры, она выглядела маленьким и беззащитным ребёнком. Она обняла себя за плечи, её била крупная дрожь, губы тряслись.
— Подожди снаружи, — сказала я. — Я уже всё перенесла на карту, и дорогу, и озеро, и раскопки у горы, теперь летум зафиксирован и не сместится, мы не потеряемся.
Она кивнула и молча ушла к выходу. Я достала лопатку и рукоятью стала простукивать стены. Проход я нашла быстро — он был на уровне пола, заваленный камнями и листьями. Я убрала камни, откопала немного земли от входа — расщелина была ужасно узкой, как барсучья нора. Я посветила внутрь фонариком — проход загибался вверх, видно было недалеко.
Я тоскливо вздохнула, сняла куртку и портупею, зажала фонарик в зубах и полезла внутрь, стараясь ни о чем не думать, отрешиться от страха, ледяными волнами идущего по позвоночнику. Нора, к счастью, была совсем неглубокой. Носками ног я ещё чувствовала камни у края расщелины, когда голова показалась с другой стороны.
Здесь тоже была пещера и серый полумрак. Я повернула голову с фонариком — у стены стояла пыльная синяя машина, дальше росли какие-то колючие кусты и виднелись очертания большого предмета, вроде коробки или контейнера. В ней что-то пошевелилось, мелькнуло резким движением, я подскочила от неожиданности, и вдруг поняла, что застряла.
Я дёрнулась раз, другой, засучила ногами, в ужасе разжала зубы и выронила фонарик. Тот откатился к стене — она была оклеена модными коридорными обоями «под кирпичик». На стене было много фотографий в узких рамках. Это информационное богатство сейчас мне было ни к чему — я мычала и билась, не двигаясь с места, а нора, казалось, сжималась и стискивала меня все сильнее.
Дышать было трудно. Я не могла сдвинуться ни на сантиметр, не могла расправить плечи, не могла пошевелить руками. Внутренняя дисциплина рассыпалась, я паниковала и выла, как пойманное животное.
Я слышала тихий, исполненный злобы и безумия, голос под сводами пещеры. Он шептал мне, что я сучка, маленькая ничтожная тварь, и со мной только так и надо, давить меня надо, к ногтю меня. Я не знаю, сколько это длилось, но я совсем обессилела и отчаялась. Когда меня кто-то сильно потянул за ноги, я уже ничего не соображала.
— Ну тихо, тихо ты, — говорила Янка, и обнимала меня, и гладила по спине. — Всё, всё, я тебя вытащила, перестань. Конечно, страшно, ужасно так застрять, кто угодно бы штаны намочил. Ну Танечка, ну хорошая моя, ну успокойся.
Я хватала ртом воздух, скорчившись на земляном полу пещеры, горло хрипело и булькало. Я лежала у Янки на коленях, полубезумная, а она гладила меня по волосам, и всё говорила, говорила.
И мне казалось — это утешает меня моя мама, никогда не встреченная мною девочка из прошлого, вырастившая меня в своём теле и заплатившая за это кровотечением и смертью.
— Ты была как Винни-Пух, — говорила Янка. — «Потому что у кого-то слишком узкие норы», помнишь? Голова снаружи, лапы внутри. Но только такой ужасно мрачный Винни-Пух, худой, боевитый… в мокрых джинсах… в темноте… в загробном мире…
Я рассмеялась и разрыдалась одновременно, дрожь прошла, я поднялась на ноги, они выдержали. По стеночке я вышла из пещеры, всё вокруг показалось ослепительно прекрасным — дорога, озеро, лес, дуновение ветра на моём лице.
— То, что нам нужно — за стеной, — сказала я. — Но я не знаю, как туда попасть. Проход — ловушка, он теперь стал еще уже, мне не пролезть никак. Я не знаю, как дальше. Совсем не знаю, хоть плачь. А сдаваться нельзя.
Яна прищурилась, глядя вниз, в долину.
— А если бы стены не было? — спросила она. — Если бы мы её взорвали?
Я проследила за её взглядом — она смотрела на лагерь археологов. Как раз в эту минуту там прогремел взрыв, в воздух поднялось пыльное облако.
— Пойдем торговаться за динамит.
— Нам нечем торговаться, — сказала я, снимая с мотоцикла стальную жердь и следуя за ней вниз по дороге. — У нас ничего нет.
— Надо попробовать, — ответила она решительно. — Что-нибудь придумаем.
— А что они вообще тут раскапывают?
— Древние сокровища, — сказала Янка, не оборачиваясь. — Батя недавно видик достал, а у мамы в магазине видеопрокат открыли. Мы «Индиану Джонса» раз сорок посмотрели.
— Слушай, а в озере можно искупаться? Ну и… постирать?
Яна посмотрела на серебристую поверхность озера и повернулась ко мне.
— Наверное, не стоит. Недавно попалась кассета с «Челюстями». Очень впечатляющее кино. Лучше в речке. Там, где мелко совсем.
— Акулы в море живут, — сказала я. — В соленой воде.
Янка пожала плечами.
— Вода и вода. Глубоко же.
Не знаю, действительно ли в эту минуту мелькнул в блестящей ряби озера темный плавник и огромная зубастая пасть, или мне только показалось.
— Нет, извините, юные леди, но динамит нам нужен самим, — говорил загорелый плечистый археолог, сдвигая шляпу на затылок. У него были изумительные ровные губы в окружении тёмной щетины. Под незастегнутой рубашкой виднелись литые мышцы груди, переходящие в кубики пресса. Я сглотнула и заморгала.
— Он вам не нужен, вы ненастоящие, — допустила Янка грубую дипломатическую ошибку. Красавец хмыкнул, сплюнул в пыль, заложил большие пальцы за ремень.
— Идите, куда шли, дамы, — сказал он ровно. — Нам некогда спорить с сумасшедшими. Мы вот-вот доберемся до внутренней камеры тайной пирамиды. Там, в саркофаге мальчика-фараона, ждёт нас гигантский рубин «Кровь Ра».
