— Александр Александрович, выбирайте выражения! — осадил Зиновьев.
Саша поднял левую руку ладонью вверх, ребром на гувернера.
— Николай Васильевич, боюсь, разговор настолько важен, что лексика уже не важна.
— Пока не нуждаемся в гипотезах, — невозмутимо ответил Никса. — Объясни логически.
— И это после всего? После того, как я вытряс из Мадам Мишель деньги на лабораторию Склифосовского?
— Она дала? — спросил Никса.
— Пообещала. Но думаю, что даст.
— Не удивительно, — заметил брат. — У нее дочь умерла от чахотки.
— Причем здесь чахотка? — тихо спросил Зиновьев.
— Николай Васильевич, ей-богу, не до вас! — оборвал Саша. — Дайте нам с братом спокойно трон поделить. Судьба страны решается.
— Любишь ты все обратить в шутку, — усмехнулся Никса.
— Какие уж шутки! Ты меня прямо обвиняешь в предательстве!
— Я просил логически, а не эмоционально, — сказал брат.
— Затмеваю, да? — предположил Саша. — Ок. Могу уйти в тень, прикинуться ветошью и не отсвечивать, молча стоять за твоим плечом, уехать в Италию и больше не возвращаться. Но будет ли это лучше для всех или только для твоего душевного спокойствия?
— Да ты застрелишься! — хмыкнул Никса.
— Какая разница! Ты можешь, конечно, на мне оттоптаться! Втоптать в грязь, заткнуть рот. Ты — цесаревич. Папá тебя послушает. Боюсь, что с удовольствием. Я и его раздражаю. Только ты от этого не вырастешь, останешься там, где ты сейчас. И я не один такой. Со всеми будешь поступать по рецепту Фразибула?
— Это который сбивал колосья?
— Который ходил по полю с тростью и сбивал колосья, выросшие выше других.
— Я тебе задал вопрос, а ты все время уходишь, — сказал брат.
— Про то, что у тебя лучше с харизмой, я тебе в первый день сказал.
— Саш, харизма — это не внешность.
— Ты во многом лучше меня.
— Это лесть, — сказал Никса. — Выносим за скобки.
— Да не лесть это, а констатация факта! Вот, Николай Васильевич, вы бы кого из нас предпочли в качестве государя?
— Николая Александровича, — не задумываясь, сказал Зиновьев.
— Угу! — хмыкнул Саша. — Видишь, Никса, у тебя сразу сторонники.
— Николай Васильевич, а почему? — спросил брат.
— Так по закону, — ответил Зиновьев.
— Николай Александрович почему-то решил, что меня зовут Ромул, а не Александр, — сказал Саша. — Так что закон за скобки!
— Мне бы не хотелось жить на вулкане, Александр Александрович, — объяснил Зиновьев.
— Вот, что бывает, если народу дать слово, — сказал Саша. — Никакой благодарности! Сразу на другую сторону!
— Давай немного издалека, — предложил Никса. — Ты же с самого начала все знал, да? Я имею в виду историю с микроскопом. Единственной целью было показать мне клетки Пирогова?
— Не совсем. Я просто связал два факта: твои язвы и…
— Я понял, — прервал Никса.
— А про клетки Пирогова я впервые услышал от Склифосовского, — закончил Саша.
— Ты говоришь, что я обвиняю тебя в предательстве, — сказал Никса. — Это не так. Ты зачем-то хочешь меня спасти. Похоже, вполне искренне. Зачем? Тебе достаточно просто ничего не делать, и никто больше не будет препятствием для твоих планов.
— Ты и так не будешь препятствием.
— Почему?
— Потому что ты достаточно умен, чтобы прислушиваться к моим советам.
Никса усмехнулся.
— Ну, хорошо. Препятствием не буду. Но нужен-то зачем?
— Если цесаревичем стану я, это сразу на порядок сузит пространство моей свободы, — сказал Саша. — Я сейчас могу выказывать какие-то крайние взгляды и занимать самую левую нишу легального политического спектра. Ну, да головомойка от папá обеспечена. Но вряд ли он пойдет дальше слов. Ну, Сашке же не править! Ну, и черт с ним — пусть треплется. А если править? Боюсь, я так легко не отделаюсь. И дело даже не в папá. Народ тоже не след шокировать. Кому же захочется жить на вулкане?
— То есть ты мною прикрываешься?
— Не очень красиво звучит, но что ж поделаешь, если эмоциональных объяснений ты не принимаешь?
— Это работает, пока жив папá, потом тебе не понадобится прикрытие.
— Зато тебе понадобится помощь. Особенно, если мы не найдем лекарства. Сколько у нас сейчас население?
— Семьдесят четыре миллиона.
— Супер! Ты помнишь такое вещи! А будет больше. Ты представляешь себе ответственность за 80 миллионов человек? Особенно, если ты не совсем здоров.
— Зачем же ты так упорно хочешь найти лекарство? Я перестану в тебе нуждаться.
— Тебе не понять. Есть в Библии. Почитай, может, вычитаешь.
— Странно, что ты веришь во что-то, кроме разума.
— Представь себе! Тебе надо самому расти понимаешь, не меня пытаться заткнуть, а расти самому.
— Саша, у меня будет к тебе одна просьба, точнее предложение… — сказал Никса.
— От которого я не смогу отказаться?
— Отказаться сможешь. Пока. Но тогда ты больше не брат мне.
— Да все, что ты хочешь!
Никса кивнул.
— Я услышал, — сказал он.
Отвернулся к ночному лесу, несущемуся назад вдоль дороги. И поднял глаза к звездам над ним.
— Саш, а кто тот зверь, о котором ты пел? — спросил он. — Ты или я?
— Это просьба?
— Конечно, нет. Просьба не сейчас.
— Я рад, что ты собираешься жить долго, но не ты и не я. Ты не захочешь, а я тут же, от греха, дам билль о правах, и мне не позволят.
— Ты это серьезно относительно американской свободы слова? — спросил Никса.
— Абсолютно. Если к власти приходит человек с собственной легитимностью, он может легко подмять под себя парламент. Поэтому парламент вообще не должен иметь право ограничивать гражданские свободы. Чтобы Зверь, который воссядет на трон, не смог уничтожить гражданское общество.
— Значит, гражданское общество тебе тоже затем, чтобы ограничивать власть монарха? — спросил Никса.
— Чтобы ограничивать власть потенциальных тиранов.
— Что такое собственная легитимность?
— Авторитет, независящий от закона и обычая. Например, человек войну выиграл, экономику поднял, умеет хорошо говорить зажигательные речи.
— Понятно, — сказал Никса. — Твой случай.
— Да какая у меня собственная легитимность!
— Саша, не лицемерь! Все ты прекрасно понимаешь.
— Я не лицемерю. Они в восторге вовсе не от того, что я говорю, а от того, сколько мне лет. Если я через пять лет буду говорить тоже самое — это уже никого не впечатлит.
— Представил. Все равно смело.
— Для того, чтобы что-то смелое сказать, много ума не надо. Ничего, кроме смелости.
— А для теоремы Гаусса?
— Теорема Гаусса — это вообще элементарная вещь.
— Интеграл по поверхности?
— Тебя учили высшей математике?
— Нет, пока.
— А что ты тогда вообще комплексуешь? С первого раза запомнил!
— Но не понял, что это.
— Очень просто. Проще только производная. Что такое производная знаешь?
— Слышал где-то.
— Это скорость изменения функции.
— Гм… — сказал Никса.
— Тогда начнем с предела последовательности. Николай Васильевич, у вас листочек есть?
— Листочек есть, — сказал Зиновьев. — Только что вы сейчас увидите?
— Факт, — согласился Саша.
И посмотрел на совершенно черный лес и чуть более светлое небо над верхушками деревьев.
— Ничего не увидим. Но предел последовательности — это настолько просто, что можно и без листочка.
К Петергофу Саша добрался до теоремы о двух милиционерах, которая у него на ходу превратилась в теорему о двух полицейских.
— Вот, Никса, есть три последовательности. И каждый член второй последовательности больше соответствующего члена первой и меньше третьей. Как двое полицейских на узкой улице, которые ловят преступника.
— Поймают?
— Если преступник между ними, то обязательно поймают. То есть, если две крайних последовательности сходятся к одному и тому же числу, то и средняя сходится к тому же числу.
Да! 179-ю школу не пропьешь. Даже, если потом всю жизнь занимался юриспруденцией.
