— Спорное утверждение, — заметил Саша. — Упомянутым мятежникам, полагаю, его преподавали всем, без исключения.
Муравьёв насупился.
— Разумеется, моё скромное мнение — ничто по сравнению с вашим, Ваше Императорское Высочество.
— Надеюсь, вы не будете мне препятствовать, — сказал Саша.
Льготы для школы Магницкого ещё не были утверждены государем.
На обратном пути Константин Николаевич пригласил Сашу в свой экипаж.
— С Муравьёвым осторожнее, — сказал он, — это опасный человек. Он будет тебе льстить и десять раз повторять «Ваше Императорское Высочество», и при этом интриговать за твоей спиной. Он давно пытается поссорить меня с твоим отцом. Пока не выходит, но государь ему, к сожалению, верит.
— Спасибо за предупреждение, — сказал Саша, — а это не тот Муравьёв, который вешал?
— Он самый, — усмехнулся Константин Николаевич. — Ты знаешь эту историю?
— Только саму фразу, — признался Саша.
— Дело было в начале тридцатых в Гродно, где он служил губернатором. Кто-то из местной шляхты спросил у него, не из тех ли он Муравьёвых, которых повесили за декабристский мятеж. Тут-то он и нашёлся: «Я не из тех Муравьёвых, которых вешают, а из тех, которые вешают». Оттуда и пошло.
— Действительно повесил кого-то? — поинтересовался Саша.
— Да, не сомневайся. Примерно тогда же, во время последнего Польского мятежа. Он служил генерал-полицмейстером в Резервной армии Петра Толстого. Тогда паны перехватывали и вешали наших казаков, которых он посылал с депешами. Так он за каждого повешенного казака вешал одного обывателя ближайшей деревни.
— То есть случайного человека? — спросил Саша.
— Да, — кивнул дядя Костя, — именно так. За это поляки и прозвали его «вешателем». И он этого не стыдится, он этим гордится. Но надо признать, что мера подействовала, и казаков вешать перестали.
— Это называется ответить террором на террор, — заметил Саша. — Может и эффективно, но государство не должно до этого опускаться. Хотя бы потому, что любой произвол потом нам и отольётся, даже если вынести за скобки моральную сторону вопроса. Сколько лет прошло? Около тридцати? Так они помнят всё. Не они сами, так их дети и внуки.
— Тем не менее, многие считают его героем, — сказал дядя Костя. — С бунтом-то справились.
— Это не последний бунт.
— Ты видел это в будущем?
— Да, но дат не помню. Мне кажется, скоро.
— Кстати, он соврал тогда, что он из других Муравьёвых, — заметил Константин Николаевич. — Они все родственники. Даже с Муравьёвым-Апостолом, которого повесили, он состоит в родстве, хотя и дальнем. Его родной брат был осуждён по делу декабристов, по шестому разряду, кажется. Подозревали его отца. Да и он сам провёл несколько месяцев в Петропавловской крепости.
— Помиловали?
— Оправдали.
— Понятно, — усмехнулся Саша, — путь русского государственника. Видимо, его там сильно напугали. Что же, будем знать, что он пугается. Это бывает с тиранами. В большинстве своем они просто трусы.
— Он герой Отечественной войны, — заметил Константин Николаевич. — Был ранен на батарее Раевского. Потому и хром, и ходит с клюкой.
— Я про другую смелость, гражданскую. В России с ней дефицит.
— Я всё жду не дождусь, когда ты будешь в Государственном Совете, — сказал Константин Николаевич. — Мы бы тогда камня на камне не оставили от этих каналий — ретроградов!
— Я хоть завтра, — сказал Саша. — Но не включат. Так что через шесть лет, если только не разругаюсь окончательно с папа́ за это время.
— А ты поосторожнее, — посоветовал дядя Костя.
У поворота на Царское село карета остановилась, и Саша пересел к Строганову, а Константин Николаевич поехал дальше к себе: в Стрельну.
25 сентября на Невском проспекте появилась небольшая компания в составе Великого князя Александра Александровича, полковника Рихтера и Тютчевой Анны Фёдоровны.
Последняя играла роль эксперта по экономии госсредств.
— За полгода расходы на туалеты Великой княжны Марии Александровны мне удалось сократить почти в три раза, — хвасталась Анна Фёдоровна, — а затраты на одежду для великого князя Сергея Александровича — в пять раз. Расходы на извозчиков — в десять раз.
— Здорово они руки греют! — заметил Саша.
— О, да! — усмехнулась Тютчева. — Я наслаждаюсь мыслью о том, что мешаю моим подчинённым красть. При этом я не экономлю на огарках, а Великая княжна одета лучше, чем прежде.
Рихтера Саша попросил у Никсы в качестве эксперта по военному обмундированию. Само собой, набивался Гогель, но Саша с порога отмёл эту идею.
— Извините, Григорий Фёдорович, но у вас конфликт интересов, — сказал он. — Вы же раньше мне мундиры заказывали. Очень надеюсь, что не переплатили больше, чем в десять раз.
Гогель побледнел, но спорить не стал, тем более в присутствии уполномоченной государыней Тютчевой.
Никса не пошёл, ибо теперь был взрослым занятым человеком, то есть пропадал на охоте, взрослых балах, взрослых спектаклях и даже немного в Госсовете, где пока помалкивал.
Саша просил его рассказывать, если в последнем будет что-то интересное, но брат отвечал односложно: «Скукотища!»
Первым адресом на Невском проспекте, куда направлялся Саша в сопровождении гувернёра Никсы и дочки Тютчева, был четырехэтажный дом под номером 46. Здесь располагалось знаменитое ателье бывшего шведа Карла Норденштрема — самого раскрученного портного Петербурга.
Собственно, визит назрел потому, что Сашин мундир Преображенского Лейб-гвардии полка, в списки которого Саша был зачислен с рождения, ещё при Николае Павловиче, почему-то стал короток и узковат в плечах, а пускать дело на самотёк и тратить на обнову дикие бабки Саша был не готов.
Ателье мастера Норденштрема располагалось на первом этаже и было просторным и светлым, прямо здесь работали портные, а у стены стояло огромное трюмо.
Хозяин вышел навстречу, и оказался суровым, хромым и тучным.
— Чем могу служить, Ваше Императорское Высочество? — спросил он.
— Нужен обер-офицерский мундир Преображенского полка, — объяснил Саша. — На меня. Во сколько примерно обойдётся?
— Точно сказать не могу, но рублей в 250, думаю, уложимся.
— Ско-олько? — переспросил Саша.
— Двести пятьдесят, — ничуть не смутился швед.
— Оклад штабс-капитана 55 рублей в месяц! — возмутился Саша. — О, да! За пять месяцев скопить можно, если конечно ничего не есть!
— Я полагал, что мундир нужен Великому князю, — заметил портной.
— Мундир штабс-капитана, а не императорская мантия!
Рихтер аккуратно отвёл Сашу в сторону.
— Александр Александрович, здесь не принято торговаться!
— Оттон Борисович, мне совершенно похрен, что принято, а что нет. У господ офицеров деньги свои, так что имеют полное право транжирить, сколько влезет. А у меня деньги казённые, так что пошли отсюда!
Рихтер усмехнулся в усы, но возражать не стал.
Господин портной смотрел вслед именитым гостям с некоторым удивлением и печалью, но удерживать не решился.
— Есть что-нибудь более демократическое? — спросил Саша, когда они вышли на улицу.
— Самуэль Брунст, — сказал Рихтер. — Не так великолепно, но подешевле.
— Далеко?
— На Малой Морской. Дом 4.
— Пешочком, — сказал Саша, — давайте прогуляемся.
Ателье Брунста было поменьше, чем у Норденштрема, но смотрелось ещё очень прилично. Цена оказалась 200 рублей.
— Дороговато, — сказал Саша. — Пойдём ещё погуляем. Должно же быть у кого-то нормальное соотношение цена-качество.
— Если вернуться назад и перейти через Фонтанку будет ещё дешевле, — заметила Тютчева. — Но стоит ли? Там одеваются небогатые купцы и младшие офицеры.
— А я кто? — поинтересовался Саша.
— Великий князь, — заметил Рихтер.
— Обер-офицер, — поправил Саша. — Не полковник же, как вы, Оттон Борисович.
Перешли через Фонтанку по Аничкову мосту, пересекли Владимирский проспект, пока не остановились перед домом номер 65, точнее его четырёхэтажным флигелем со средней паршивости вывеской: «Каплун А. Военный портной».
