пробивались к лобному месту, на площадь выехал кортеж из трех самоходных экипажей, в сопровождении отряда конных драгунов Императорской гвардии, облаченных в золотые кирасы. Газетчики мигом повскакивали с насиженных мест и засверкали вспышками фотокамер. Гомон толпы заглушал ржание коней и лязг металла.
Вся процессия остановилась у лобного места, а следом протяжный звук горна наполнил всю площадь. Толпа замялась, окутывалась угрюмым и трепетным молчанием. Тишину нарушал лишь звон упряжи да крики стаи ворон, что кружили над площадью черной тучей. Солдаты сидели на лошадях и передках, глядя вперёд, через головы людей. Пушки самоходных экипажей были направлены в землю, словно нюхая её.
Его Величество Государь Император медленно взошел на пьедестал и устремил свой взор на огромную толпу, которой не было края. Он был очень высокий, тучный и кряжистый, как дуб, наш Государь. Ежели не седые волосы густой шевелюры и длинной роскошной бороды, его нельзя бы было назвать стариком: так свеж был румянец его полных щек - еще без морщин, таким молодым блеском сверкали его красивые, почти детские глаза, в которых не было и тени той жестокости, о которой слыла стоустая молва. Однако, во время своей службы я не раз имел случай убедиться, насколько ошибочно мнение, что глаза есть «зеркало души». Я видел бесов с глазами ангелов, и ангелов с глазами бесов.
Одет был Государь в очень длинную парадную мантию, из дорогого красного сукна, что не сумела скрыть его широкие плечи. На шее и на груди Его виднелись императорские регалии, состоящие из нескольких медалей и двух крестов. Густой соболиный воротник был под стать величественной короне, что покоилась на царском челе.
Через мгновение раздался громовой голос Императора, усиленный десятками граммофонов:
«Я вызвал вас для того, чтобы вы могли лично от Меня услышать слово Мое и непосредственно передать его вашим товарищам.
Прискорбные события с печальными, но неизбежными последствиями происходят от того, что вы дали себя вовлечь в заблуждение и обман изменниками и врагами нашей родины.
Приглашая вас идти подавать Мне прошение о нуждах ваших, они поднимали вас на бунт против Меня и Моего Правительства, насильственно отрывая вас от честного труда в такое время, когда все истинно - русские люди должны дружно и не покладая рук работать на одоление нашего упорного внешнего врага.
Стачки и мятежные сборища только возбуждают безработную толпу к таким беспорядкам, которые всегда заставляли и будут заставлять власти прибегать к военной силе, а это неизбежно вызывает и неповинные жертвы.
Знаю, что не легка жизнь рабочего. Многое надобно улучшить и упорядочить, но имейте терпение. Вы сами, по совести, понимаете, что следует быть справедливым и к вашим хозяевам и считаться с условиями нашей промышленности. Но мятежною толпою заявлять Мне о своих нуждах – преступно!
В попечениях Моих о рабочих людях озабочусь, чтобы все возможное к улучшению быта их было сделано и чтобы обеспечить им впредь законные пути для выяснения назревших их нужд.
Я верю в честные чувства рабочих людей и в непоколебимую преданность их Мне, а потому прощаю им вину их.
Теперь возвращайтесь к мирному труду вашему, благословясь, принимайтесь за дело вместе с вашими товарищами, и да будет Бог вам в помощь!».
После этих слов взор мой затянула алая пелена: хлопнул выстрел, голова Государя дернулась, а окровавленная корона мелодично запрыгала по ступеням трибуны...
Словно в бреду, я выхватил парадный щит из рук стоявшего рядом очумевшего гвардейца. Не успела стража и глазом моргнуть, как я взмыл к Его Величеству и выставил перед ним преграду. Щит выдержал удар пули, а следом же, взрывная волна с ужасающей силой шибанула в грудь, отбросила на спину и покатила кубарем. Тут же грохнули пушки императорского экипажа, разрушив две сторожевые вышки у въезда на площадь. По ушам ударил ужасающий грохот, и храм Великих Апостолов, что стоял подле площади, ушел под землю, поднимая к небу настоящее облако пыли.
Когда удалось отлипнуть от мостовой и оглядеться, Императора рядом уже не было. Всюду валялись разбросанные ударной волной люди, однако серьезно пострадала лишь стоявшая за оградой охрана. Меня самого контузило: в ушах стоял сплошной звон, навалилось головокружение, а в глазах посерело, отчего решительно не удавалось подняться и пришлось остаться на холодных камнях. Звуки так и не вернулись, краски померкли, и происходящее виделось дурным черно-белым сном: одни горожане пьяными движениями поднимались с земли, другие в панике разбегались с площади, в стремлении скорее покинуть опасное место. Мало кто задержался оказать помощь пострадавшим при взрыве, и на выходивших к площади мостах в один миг образовалась ужасная давка.
Серьезно пострадавших на площади перед обрушившимся храмом было немного: в основном контуженные горожане разбредались по окрестным улицам самостоятельно, а неотложная помощь требовалась лишь тем, кому не повезло попасть под удар разлетевшихся из окон осколков витражей. Но вот у площадной арки, где вырвалась из здания взрывная волна, брусчатка оказалась полностью залита кровью; там валялись переломанные тела и оторванные конечности. Было даже страшно представить, сколько людей угодило в провал подземного канала.
Сквозь пелену висевшей в воздухе пыли, я заметил Корхонена, который сидел на земле, зажимая ладонью окровавленный лоб.
- Элиас! - крикнул я, но друг меня не услышал.
Я пробрался к нему и подхватил под руки, помогая удержаться на ногах. Со всех сторон уже спешили на помощь неравнодушные, но я повел друга прямиком к выехавшему на площадь пароконному экипажу «скорой помощи». Санитары побежали за тяжелоранеными с носилками, принимать же пострадавших у экипажа остался врач. Корхонен ему серьезно раненным вовсе не показался, однако я выгреб из кармана несколько банкнот и запихнул скомканные купюры в нагрудный карман халата медика.
- Не заставляйте убеждать вас по-иному, - произнес я после этого, не слыша собственного голоса.
Врач явил сострадание и
