- Вот только где эти сны, Коленька? Загубишь ведь себя. Разве можно так форсить своим здоровьем.
- Как только разберемся с этим делом, заберем Настеньку и сразу рванем на Волгу: чудный, свежий воздух, волшебная панорама поволжских берегов, с их быстро сменяющимися картинами, полными чарующей прелести. Пароход, тишь да гладь.
- Твои слова да богу в уши, – причитал Корхонен, доливая до краев.
- Живы будем – не помрем, Элиас, – сказал я, опрокинув стакан. – Теперича, главное получить аудиенцию у Императора, а там план война покажет, – сделал я вывод. – Там все ответы, к гадалке не ходи. Сейчас остается только молиться. Другого пути я не ведаю. Ведь если всё написанное правда, то нас ожидает конец времен. Страшное это дело.
- В голове не укладывается... Как получим аудиенцию?
- Через три дня, на Осенины, Государь выступит с речью на Дворцовой площади. Есть у меня одна идея, однако возникнет потребность в твоей помощи, друг мой. Не откажешь? Больше просить некого. Засмеют.
Элиас тут же выпрямился, огонь кипучей энергии засверкал в его глазах. Точно полководец перед битвой, услышав первый грохот орудий.
- Не сомневайся, Коленька. Что нужно сделать?
- Расскажу позднее. Так надо. Только не серчай, – взглянул я с надеждой на старого друга.
- Да полно тебе. Давай, вздрогнем. Утро вечера мудренее.
Глава 16
На следующий день, крепко поразмыслив, я все же рассказал Купцову о своих намерениях. Фёдор Михайлович с пониманием выслушал мою исповедь и дал добро действовать инкогнито, обязуясь оказать всякое содействие.
- Будем надеяться, Николай Александрович, что всё получиться в лучшем виде, – задумчиво отвечал Купцов, – Имею опасения от того, что Император, думается, пребывает в дурном расположении духа из-за бунта.
- Прошу простить моё невежество, Фёдор Михайлович, о каком бунте Вы толкуете?
- Ох, это Вы меня простите, голубчик, – виновато взглянул статский советник, чиркая спичкою – Забегался и совершенно запамятовал уведомить.
- Не страшно, – поспешил я успокоить статского советника.
- Так вот в Питере, – щурясь от дыма, прикурил он папиросу, - работники подняли масштабный бунт на Путиловском заводе. К ним присоединились ещё Балтийский и Обуховский заводы. Рабочий люд собирается маршем пройти до Нового Петрограда, дабы подать Императору свои требования. Это без малого десять тысяч человек, понимаете? Армейские части привели в полную боевую готовность.
- Час от часу не легче, – потер я виски, – Видимо народ совершенно озлобился текущим своим положением.
- Очевидно, что так, – согласился Купцов, – Завтра все полицейские чины, как и жандармерия, будут брошены на сохранение порядка в городе. Вас же я освобождаю. Исполняйте задуманное, Николай Александрович, и заклинаю, будьте осторожны.
Я горячо поблагодарил Фёдора Михайловича и отправился домой, совершать приготовления.
Когда под ненастное утро я вернулся в «Механизмы и раритеты», Элиас, несмотря на раннее время, уже отпер лавку. Более того, в торговом зале оказалось не протолкнуться от посетителей - преподаватели гимназии чинно кушали кофий и обсуждали предстоящее выступление Государя, то и дело выбегая на улицу выкурить по папироске. Эдакое выездное заседание дискуссионного клуба.
Грядущая встреча с Императором невероятным образом воодушевила старого друга. Он словно помолодел на полтора десятка лет, и у меня не повернулся язык разочаровать его, заявив, что едва ли ему получится пробиться к Его Величеству через многочисленных жандармов императорской гвардии.
- Как я выгляжу, Коленька? — поинтересовался Элиас, пройдя в заднюю комнату в своих лучших визитке и полосатых брюках.
- Очень солидно. Ты всё твердо решил, друг мой? Остановись, пока ещё не поздно.
- И не подумаю, – гордо ответил Элиас, поправляя шейный платок, – Пойдем, извозчик нас ждет.
Оставив лавку на попечение нанятого Корхоненом студиозуса, мы вышли на улицу и велели извозчику ехать к Дворцовой площади, но, честно говоря, пешком получилось бы добраться до места гораздо быстрее. На дорогах было не протолкнуться от телег, карет и самоходных экипажей, да еще полицейские то и дело останавливали движение, давая проехать колоннам армейской техники.
Столпотворение на подъездах к площади царило такое, что кинохроникеру пришлось забраться на мраморный памятник Петра IV, а нас извозчик и вовсе высадил за два квартала до места назначения.
Шли мы в толпе, что напоминала тёмный вал океана, едва разбуженный первым порывом бури. Она текла вперёд медленно. Серые лица людей были подобны мутно - пенному гребню волны. Глаза блестели возбуждённо, слова кружились над толпой, как маленькие, серые птицы. Говорили негромко, серьёзно, словно оправдываясь друг перед другом.
Толпа нерешительно плескалась в каналах улиц, на мостах, разбиваясь на отдельные группы; гудела, споря и рассуждая, толкалась о стены домов и снова заливала середину улицы тёмной, жидкой массой. Шли, осторожно прислушиваясь, заглядывали вперёд, чего-то упрямо искали глазами.
Больше всего говорили о нашем Государе, убеждали друг друга, что он добрый, сердечный и всё понимает правильно. Что не от сладкой жизни подданные Его начали столь небывалую забастовку на Путиловском заводе. Но в словах, которыми рисовали Его образ, не было красок. Чувствовалось, что о нём давно, а может быть, и никогда вовсе не думали серьёзно, не представляли Его себе живым, реальным лицом.
Пока мы с Элиасом
