Пять. Ровно пять дирижаблей. Сколько там характерная грузоподъёмность? По две-три килотонны на борт, если мне память и база Талоса не изменяют. Порядка пятнадцати-двадцати килотонн на всех. Они собрались до Тиамат на той стороне шарика пробомбиться? Или залить напалмом всю степь до Токтиантелона?
На вокзал я уже однозначно не успевал. Оставалось уйти из зоны гарантированного разрушения. Нюанс: я практически в центре города. До ближайшего края восемь километров. Сорок восемь минут бегом. Можно, в принципе, уложиться и в полчаса, но это если по прямой, без препятствий. Вот же неудобь сказуемая…
Талос в очередной раз появился у полуобваленного прошлыми бомбардировками дома. Я прыгнул к нему.
— Стой! Стреляю! — раздалось невероятно притягательное предложение из задней полусферы.
Что характерно, слово ополченец сдержал. Только выстрел у него был холостым. Просто очаровательно.
Талос прогулочным шагом проследовал к одиноко стоящей стене, возвышающейся из груды битого кирпича. Я рванул к нему. Сзади немилосердно топал ополченец — бегать он явно был толком не обучен.
Звуки застыли. Все цвета слились в сплошную серую кучу.
— Сегодня в городе праздник, — заметил Талос, устраиваясь на кирпичах.
— Да ладно, — фыркнул я.
— Планируется салют. Такие дела.
Глаза, наполненные заревом тысячелетнего термоядерного пожара, направились в сторону вокзала.
Цвета вернулись.
— Сто-о-о-о-ой, кому горю! — из-за угла к нам вылетел ополченец.
Шестнадцать тридцать одна пятьдесят три.
— Вспышка справа, — говорит Талос.
Первый дирижабль из проходит над вокзалом. С той стороны слышится звук.
Ополченец тупо пялится в небо.
Ветер остатков ударной волны пролетает мимо нас.
Из рук ополченца выпадает магазинная винтовка.
Я ставлю кинетический щит.
Бежать уже бесполезно.
Шестнадцать тридцать две ровно.
Грохот разрывов идёт непрерывным стаккато.
Поверх него ревёт сирена.
Я смотрю на ополченца.
Ополченец смотрит на дирижабль.
Дирижабль идёт на нас.
Шестнадцать тридцать две ноль пять.
Мимо нас падают первые обломки.
Рой небольших камешков.
Ополченец охает и хватается за бок.
Я фиксирую несколько прилётов в щит.
Шестнадцать тридцать две пятьдесят.
В лазурных лучах черное пятно расползается по куртке ополченца.
Я не могу дать ему ничего, кроме йогурта.
Разве что только огурец.
Дирижабль ровно над нами.
Я накачиваю щит эфиром от Не-огурца.
На улицу перед нами падает бомба.
Второй дирижабль уже прошёл вокзал и идёт на тридцать шесть градусов правее первого.
Ополченца передо мной сносит с улицы.
Меня подкидывает в воздух.
Противоинерционные чары не справились.
Сколько там было?
Тонна?
Полторы?
Мимо меня пролетает два раза по пол-ополченца.
— Такие дела, — бросает Талос в пустоту.
Я соскальзываю в разгон восприятия.
Следующая взрывная волна больше толкает меня назад, к вокзалу, чем подбрасывает. Я пытаюсь скорректировать полёт импульсами по пять килоньютонов. Толку выходит немного: кажется, взрывается вообще всё вокруг.
Я лечу. Город подо мной горит. Дежа вю.
— Фьюти-фьют, — говорит Талос.
Подо мной по извилистому серпантину между воронок мчит автомобиль. Или это я пролетаю мимо? Движение относительно.
Ускорение абсолютно.
Я разгоняюсь до тех пор, пока наконец не теряю окончательно сцепление с настоящим.
Когда мне было лет на двадцать, а может, и тридцать побольше, чем сейчас, я, ещё подросток, работал механиком в «БалхУниТехе». Странное название. Странная компания, но во всей Степи больше ни у кого не было ремонтных эллингов. Людей после нескольких десятилетий второго демографического перехода и даже богами неисчислимых лет Гибридной войны не хватало отчаянно, а антропофабрики ещё не изобрели. Поэтому почти всю работу выполняли дроны. Я же просто следил за ними. Иногда мне казалось, что это они следят за мной тысячами камер, лидаров, сонаров, датчиками давления и температуры, щупами и манипуляторами раздевая меня до костей. А потом в Приозёрске остановился отец. Его механик погиб в бою, и он искал кого-то на замену. Так мы и познакомились. Я моргнул.
Ещё до рождения моего тела я парил над руинами Макене. Этот город и до войны выглядел так, будто его взорвали несколько раз подряд, но после пятидесяти килотонн сверху разница между разрушенными, функционирующими и недостроенными зданиями стёрлась окончательно. Камера 1: посреди чистого поля торчит остов знаменитой Часовой башни — главной местной достопримечательности. На неё действительно стоит посмотреть. Расстеклённая уже навсегда, она растерянно оглядывает место, где раньше был подобный стихийному бедствию рынок, вытекшим глазом улетевшего циферблата. Из дыры на его месте вытекают механические внутренности башни: шестерни, валы, пружины. Камера 2: в тени башни конвульсивно танцует пацанчик. Его собственная тень оторвалась и так и осталась в замешательстве загорать на асфальте метрах в десяти. Связка бананов, которую он нёс на голове, выкипела и залила его лицо языками липкого, приставучего киселя. Пацанчик совершенно гол, но заметить это сразу не получится: вместо рукавов и штанин на его конечностях болтаются лохмотья кожи. Камера 3: на земле лежит расколотый циферблат с Часовой башни. Часовая стрелка замерла на без пяти минут шести. Минутная в пяти метрах левее пригвоздила к земле обгоревшее тело. Затемнение.
В одна тысяча восемьсот двадцать четвёртом году при экспериментах над продуктами нагревания нефти Майкл Фарадей впервые получил «горючий лёд», способный незначительно и непредсказуемо катализировать либо ингибировать протекание многих химических реакций. Необычная субстанция была названа конденсатом Фарадея. Практического применения этому открытию найдено не было.
— Ты смотришь.
— Да.
— Но ты не видишь того, что другие видели десятки, сотни, миллионы, гуголплексы раз.
— Что?
— Это явление находится вне твоего светового конуса. Хотя не видишь ты его по другой причине.
— Какой?
— На самом деле, с тобой этого ни разу не происходило.
Мир моргнул.
Я смотрел в потолок своей квартире в Лионе. Дневная тренировка закончена. Внушение от Суртова прослушано. Отец ушёл гонять шары по сукну. Кирзаш делает вид, что работает, хотя наверняка опять пишет эротические фанфики по «Собору Парижской Богоматери». Деньги есть. Шесть годовых окладов на вкладе до востребования. Вот только мне забыли объяснить, зачем людям деньги. Я повернулся на бок и задремал.
Я сидел в комнате, которую Айха Плитка после нелепого и бессмысленного самоубийства Тоуро попыталась привести в вид, пригодный для сдачи. Я потягивал трубку. Из неё доносилось невнятное трубление. Всё-таки Лис знает толк в мамонтах. И тяжёлом милом металле. Интересно, до малого дойдёт или надо было надавить посильнее? Если б Чужак не влез… впрочем, чего уж теперь. Чих.
Пых. Топазы обесцвечиваются под прямыми солнечными лучами, но даже небольших доз ионизирующего излучения достаточно, чтобы вернуть им яркость. Практическое значение данного факта для сельского хозяйства сложно переоценить.
Сенсоры перегружены. Три четверти систем выведено из строя. Структурная целостность всех палуб нарушена. После разгерметизации топливных контейнеров запас дельта-вэ опустился до нуля. Период обращения вокруг Солнца на текущей орбите составляет одну… тысячу… четыреста… перенос личностной матрицы на энергонезависимые накопители проведён успешно. Главный реактор остановлен.
— Ты хочешь жить?
В стекле скафандра говорящего золотистым бликом отражается Солнце.
Глава 26. По ту сторону дыры в небе
Перспектива: объект «Tl-205», стабильный изотоп
Для того, чтобы разрешить ряд возникших у читателя вопросов, следует обратится к однажды уже поднятой мною проблеме воспринимаемой метрики. К сожалению, я вынужден оставить без внимания безусловно интересную проблему природы читателя и вопрос о конкретной форме бытия текста, поскольку они, не слишком расширяя рассматриваемую проблему, значительно увеличат ограниченный сигнометраж.
