Будущий анархист улыбнулся.
— Правда, мне ещё навязывают Закон Божий, — пожаловался Саша.
— В Христианстве нет ничего плохого, — сказал Кропоткин. — Я тоже не очень религиозен, но мой брат увлекается лютеранством и любит цитировать послания апостолов. И Нагорная проповедь прекрасна.
— Нагорную проповедь я бы и сам им пересказал, — сказал Саша. — Но от меня ждут молитв. А я не хочу сводить веру к симпатической магии. Они же думают, что Закон Божий — это некая гарантия от всяких бесчинств. Но никакая это не гарантия! В Евангелии сказано «Блаженны миротворцы». А попы везде, во всех странах, во всём христианском мире служат капелланами и благословляют паству на войну. «Блаженны миротворцы!» Сказано два тысячелетия назад, и что? История христианства — это история мира? Как бы ни так! Это история войн. Зачем тратить время на то, что не работает?
— Всё-таки ты — Сен-Жюст, — заметил Кропоткин. — Даже в большей степени, чем я думал.
— Да какой я Сен-Жюст! Я смирился. Потому что я не хочу, чтобы нас разогнали. Потому что школы важнее мелких деталей, вроде молитв в учебниках.
— Ты прав, — сказал Кропоткин, — тебе не за что извиняться. Кстати, мой брат считает, что человек должен иметь цель в жизни. Пишет, что без цели «жизнь ни в жизнь». Он советовал мне избрать для себя цель, но я пока не могу определиться. У тебя есть цель?
— Конечно, — улыбнулся Саша. — Предотвратить революцию.
Петя хмыкнул.
— Неожиданно для Сен-Жюста.
— Ничего странного. Лучший способ предотвратить революцию — это сделать её ненужной.
— Заранее перевешать всех аристократов? — предположил Кропоткин.
— Во-первых, не бойся, во-вторых, не иронизируй, в-третьих — не поможет. Сделать революцию ненужной — это уничтожить её причины. Это не аристократы, Петь, аристократы иногда в ней участвуют. Вроде, любимого тобой графа Мирабо.
— А в чём причина?
— В отставании от времени. Я пытаюсь его опередить.
— Я слышал про книгу «Мир через 150 лет», — сказал Кропоткин. — Она действительно существует?
— Существует, но не дописана. Хочешь почитать отдельные главы?
— Ещё бы!
— Я для тебя перепечатаю. Извини, что предлагаю тебе работать Вольтером при короле Фридрихе.
— Если мне не понравится, я скажу тебе в глаза.
— Договорились. Предотвратить революцию — это главная цель, Петя, но есть и помельче. Во-первых, спасти моего отца от рук убийц.
— Кто же поднимет руку на государя? — удивился Кропоткин. — Впрочем, я слышал, что ему писали анонимные письма крепостники и угрожали, если он не откажется от эмансипации крестьян.
— У крепостников кишка тонка, — сказал Саша. — Есть ребята и покрепче. Ваши будущие друзья и подруги, например.
Кропоткин резко поднялся на ноги.
— Это просто оскорбительно, — сказал он. — Вы без всякой причины обвиняете меня в предательстве!
— «Ты», Петя, «ты». Извини, ради Бога. Видеть будущее иногда довольно тяжёлая штука. Обещаю заткнуться на ближайшие десять-пятнадцать лет. Дай Бог, если не придётся вернуться к этому вопросу. Но, если вдруг мои пророчества начнут исполняться, ты передай твоим друзьям там, в будущем, что ни к чему хорошему убийство царя не приведёт, ибо вызовет не революцию, а реакцию. И мне после этого будет крайне сложно проводить либеральную политику. Не факт, что вообще возможно.
— Почему тебе? Есть же Николай Александрович.
— Ты верно услышал. У меня есть третья цель: спасти моего брата.
— Ему тоже грозят убийством?
— Нет. Я не хотел бы рассказывать подробности, но именно поэтому я увлекаюсь медициной.
Кропоткин молчал и продолжал стоять рядом со скамейкой.
Тогда Саша тоже поднялся на ноги и обнял друга.
— Ну, что мне посыпать голову пеплом? — спросил он.
— Ладно, — нехотя проговорил Кропоткин.
— Мир? — спросил Саша.
— Мир, — кивнул будущий анархист.
— Тогда давай ещё покатаемся, — предложил Саша. — Темно, конечно, но фонари горят. Осторожнее только, я бы не хотел лишиться моего связного на той стороне.
И встретил пламенный взгляд будущего революционера.
— Да я шучу, — бросил Саша, садясь на велосипед. — Извини, если что!
И нажал на педали.
В четверг 22 октября Саша получил письмо от Пирогова, внутри была фотография. На ней были не очень приятные на вид круги плесени в чашках Петри в окружении прозрачных областей.
'Кажется у нас получается, — писал знаменитый хирург, — гной вокруг колоний плесени просветляется. Посмотрите от них на дюйм светлые ореолы. Это какое-то чудо! Попробуем накопить побольше плесени, чтобы проверить на мышах.
p.s. В нашу воскресную школу пришло пятьдесят учеников'.
Саша тут же сел писать ответ:
'Кажется нас можно поздравить, но необходимо не потерять этот штамм. Возможно нам просто очень повезло. Отдайте часть ваших грибов Склифосовскому в Москву, а часть — ко мне в Петербургскую лабораторию. Пусть тоже попробуют вырастить и повторить эксперимент.
p.s. В мою воскресную школу пришло почти 100 человек'.
В воскресенье 25 октября у флигеля Михайловского дворца собралась толпа совершенно невообразимая. Главным образом девушки в лаптях, поддевках, и сарафанах под ними. Настя, понятно, посреди них.
«Вот, что такое сарафанное радио!» — подумал Саша.
Он для них, видимо, вроде Алена Делона, который не пьёт одеколон и говорит по-французски.
Желающих положительно некуда было сажать.
И учебников снова не хватало.
Прихватить с собой дополнительный финансовый ресурс Саша не догадался.
Посмотрел на Кропоткина. Тот вздохнул и развёл руками.
Перевёл взгляд на Гогеля. И гувернёр с готовностью полез в кошелёк.
— Только при условии, что вы не будете отказываться от возврата долга, Григорий Фёдорович, — сказал Саша.
Генерал кивнул.
У него оказалось 20 рублей, чего должно было хватить на 25 комплектов. Новеньких пришло человек пятьдесят. Ладно, один на двоих. И учёба в две смены. Последние Саше не нравилось больше всего. Не потому что поздно закончится, а потому что половина народу разбежится.
Поэтому Саша оставил Кропоткина за старшего и поехал с Гогелем в Смольный институт, где была квартира Ушинского.
Константин Дмитриевич проблему понял, принял близко к сердцу, попытался возразить, что по воскресеньям у институток хоровое пение, но сказал, что пару классов найдёт. Таким образом девушки были пристроены.
Приехал обратно, отвел девушек в Смольный. Между прочим, пешком. Роздал свежекупленные Кошевым и лакеем Митькой учебники.
Вернулся в Михайловский дворец только к третьему уроку.
Честно не преподавал, ибо устал. Только наблюдал за процессом.
После уроков, когда пажи остались разбирать полёты и скидываться на учебные пособия, Кропоткин попросил слова.
— Четыре дня назад из Казанского университета был исключен 21 студент за овацию на лекции профессора Булича, — сказал Кропоткин. — В знак протеста ещё 137 студентов подали прошения об увольнении или переводе в другие университеты.
— За аплодисменты? — удивился Саша. — Какой в этом криминал? Они же не линейками по партам стучали!
— У нас любые демонстрации запрещены, — сказал Петя. — Как одобрения, так и порицания.
— Идиотизм! — поморщился Саша. — А что за профессор Булич?
— Доктор славяно-русской филологии, — объяснил Кропоткин, — популярный лектор либерального направления, недавно вернувшийся из Европы.
— Понятно, — вздохнул Саша. — Господи! Опять с отцом ругаться!
— Только не до гауптвахты, — попросил Кропоткин.
— Не от меня зависит, — сказал Саша. — Впрочем, постараюсь быть максимально политкорректным.
— Александр Александрович! — вмешался Гогель. — Не стоит! Государь вряд ли к этому причастен. Он и не знает, наверное.
— Значит, будет знать, — отрезал Саша.
Никсы за семейным ужином не было, ибо умотал на бал. Зато была мама́, что несколько обнадёживало. Саша считал её умеренным крылом своей партии.
