— Папа́, — начал Саша, — а что за история с казанскими студентами? Мне какие-то странные вещи рассказывают.
— Та-ак! — протянул царь. — Саша я не хочу это обсуждать.
— Я не обсуждать, — возразил Саша, — я спросить. Говорят, их за овацию исключили? То есть ребятам сломали жизнь за то, что они приветствовали любимого преподавателя. Я сразу понял, что это совершенно невозможно. Ты же не вождь дикого африканского племени, чтобы так поступать. Врут ведь, да?
Царь скомкал салфетку и бросил на стол.
— Саша! Почти год назад вышел приказ, воспрещающий студентам изъявлять знаки одобрения или порицания профессорских лекций под угрозой исключения, сколько бы ни было виновных. Они его нарушили. Прямо, нагло и откровенно.
— Зачем он вышел? — поинтересовался Саша. — Вторую часть я ещё могу понять: нехорошо издеваться над учителями. Можно просто опросник среди студентов запустить, чтобы они могли оценить преподавателей. И, если им кто-то радикально не нравится, разобраться почему и, может быть, признать их правоту. Цивилизованное, мирное решение вопроса.
— Ты предлагаешь студентам оценивать преподавателей? — поразился папа́.
— Разумеется, что в этом удивительного? Университет же для них, а не для преподавателей. Не мой портной же меня оценивает, а я — своего портного.
— Профессор — несколько важнее портного.
— Конечно, я утрирую. Но суть та же.
— Саша, университет не только для студентов, образование подданных важно для государства.
— Конечно. Поэтому, если студентам что-то не нравиться, можно ли говорить о том, что данный профессор хорошо служит государству? Ведь тому, что он говорит, скорее всего, не верят.
— Ты просто всё ставишь с ног на голову!
— Сколько раз я это слышал! А мне иногда кажется, что окружающие стоят на голове. Но не о порицании речь, в конце концов. А об одобрении. В этом-то что плохого?
— Профессора не должны увлекаться суетным исканием популярности между студентами, а обязаны добросовестно исполнять свой долг.
— Надо же как высокоморально! — усмехнулся Саша. — Напоминает Вольтеровское: врач должен брать деньги не иначе, как с неохотой. Или кантианское: добродетель лишь тогда добродетель, когда по велению долга. А по велению сердца — это уже удовольствие, а не добродетель.
— Я поражаюсь твоей начитанности, — сказал царь. — Но почему обязательно Вольтер?
— Кант не меньше него ханжа. На этом фоне меня просто восхищает наш Бажанов. В наставлениях Никсе он писал, что не только народ должен любить своего монарха, но и монарх добиваться любви народной. Чем студенческая любовь к учителю принципиально хуже? Особенно, если она стимулирует преподавателя хорошо готовиться к лекциям.
— Саша, ты не представляешь, что они вытворяли до этого приказа! Топали, свистели, шикали на лекциях профессоров, которые им не нравились. Скопом вставали во время лекций и выходили вон. И могли изгнать любого! Ты думаешь, это было всегда заслуженно? Ничего подобного! Так выжали нескольких серьёзных учёных, которые их недостаточно развлекали, и тех, чьи лекции казались им слишком сложными.
— Ты опять сменил тему, мы же об аплодисментах, а не о свисте.
— Это две стороны одной медали, — сказал царь. — Надо было вернуть порядок.
— Порядок нельзя вернуть идиотскими постановлениями!
Папа́ взглянул тяжело, и глаза сверкнули не хуже, чем у Кропоткина.
И Саша понял, что отец и подписал «идиотский» приказ.
Глава 27
Саша решил снизить градус дискуссии.
— Ковалевский это предложил, да?
— Предложил Ковалевский, — кивнул папа́. — И вначале это их успокоило.
— Конечно, — усмехнулся Саша, — потому что проблему загнали вглубь. А теперь видимо накипело. Это только начало. Мне неделю назад стоя аплодировал Пажеский корпус. Разгонишь пажей? В полном составе?
— Ты не преподаватель, — сказал папа́. — И ты великий князь.
— Мне аплодировали не потому, что я великий князь, а потому, что обо мне пишет Герцен.
— И потому что ты сам написал много якобинского бреда! Это не предмет для гордости!
— Я не горжусь, я констатирую факт.
— Ты сам понимаешь смыл их аплодисментов. Это не овация, это демонстрация.
— Конечно. Демонстрации-то запрещены. Им негде больше высказаться. А они — люди нового времени и хотят быть услышанными. Их не устраивает сидеть с постными лицами, как на похоронах. Они хотят быть гражданами, а не рабами, и помешать этому невозможно.
— Это мы ещё посмотрим, — сказал папа́.
— Папа́, а если я окажусь прав, и выступления студентов продолжатся, ты отменишь этот приказ?
— Посмотрим.
В понедельник 26 октября Никса, наконец, снизошёл до велосипеда.
— Ещё немного, выпадет снег, и я не вспомню, как это делается.
Было уже зябко, и ночью у берегов Царскосельского пруда появлялась тоненькая ледяная корка.
Братья сделали вдоль берега несколько кругов и сели на ту же скамейку возле родника, где Саша позавчера трепался с Кропоткиным. Из разбитого бронзового кувшина тонкой струйкой текла вода. На скале, на руке у статуи и в воде внизу лежали жёлтые кленовые листья.
— Как видишь Петя твой велик не испортил, — заметил Саша.
— Как-то ты очень быстро с ним подружился, — сказал Никса.
— Ну, так! Ты-то всё время занят.
— Да, к сожалению, — признал брат. — Слышал, что сегодня было на Государственном совете?
— Откуда бы? Папа́ не любит обсуждать это за столом.
— Аппетит можно испортить, — усмехнулся Никса. Ты ведь знаешь, что скоро разъезжаются депутаты редакционных комиссий?
— Конечно, — сказал Саша.
Дворянские депутаты были созваны царём для обсуждения отмены крепостного права.
— Перед отъездом они собирались составить общий адрес к папа́ с просьбой включить их в Главный комитет по эмансипации, — сказал Никса, — но не смогли договориться даже друг с другом и составили несколько отдельных адресов. Сегодня их и обсуждали.
— Все против освобождения, конечно? — поинтересовался Саша.
— Не совсем. Восемнадцать человек составили очень умеренный адрес с просьбой разрешить им представить замечания в Главный комитет по крестьянскому делу. Зато Симбирский депутат Шидловский предложил создать олигархичесий парламент. И твой Унковский… вы с ним знакомы, кажется?
— Да. Либеральный предводитель либерального Тверского дворянства.
— Он тоже предложил парламент под названием «Хозяйственно-распорядительное управление». Кажется, я раньше слышал это название.
— Да, от меня. Он мне об этом говорил.
— И тем дело не кончилось, — продолжил Никса. — Одновременно с ними подал записку даже не депутат, зато камергер высочайшего двора Михаил Безобразов. Крайне резкую. С осуждением Министерства внутренних дел и редакционных комиссий. С требованием «обуздания» бюрократии и созыва выборных представителей дворянства. Представляешь себе реакцию папа́?
— Он убил их скипетром прямо на Госсовете? — поинтересовался Саша.
— Он не Иоанн Грозный! — усмехнулся Никса. — Но близко. Я видел его резолюцию на полях: «непомерная наглость», « надобно начать с того, чтобы его самого обуздать». «Вот какие мысли бродят в голове этих господ». Они хотят «учредить у нас олигархическое правление».
— Ещё бы не хотели! — философски заметил Саша. — Тот случай, когда демократия против прогресса. Они же в большинстве своём против эмансипации, значит их парламент проголосует за сохранение крепостного права.
И он живо вспомнил как в 1993-м совершенно чётко был на стороне президента Ельцина против красно-коричневого парламента. Всё-таки прогресс важнее демократии. И никакое это не лицемерие, как считают некоторые оппоненты, это как раз очень последовательно. На вершине либеральной системы ценностей жизнь, за ней — свобода, а всякие институты с процедурами, вроде парламента и выборов — только средства.
— Да какая это демократия! — возразил Никса. — Это олигархия!
