И Саша вспомнил, что декабристов везли в Сибирь в сопровождении фельдъегерей.
Но остался сидеть.
— Папа́ принял эмоциональное решение, — упрямо возразил он. — Интересно, что ему про меня наплели? Я считаю, что в этом случае наш долг как подданных не отключить мозги и слепо подчиниться, а помочь исправить ошибку.
Гогель усмехнулся. Строганов выдал улыбку Будды.
— Я понимаю, что никто из вас не посмеет возразить, — продолжил Саша. — А я посмею. Обязуюсь завтра только слушать и улыбаться. Григорий Федорович, я возьму вину на себя, я несовершеннолетний.
— Не нам поправлять монархов, — сказал граф.
— Мне это нужно не за тем, чтобы хрустальными люстрами колонного зала полюбоваться, — возразил Саша. — Я не предлагаю ослушаться, я прошу отложить отъезд до завтра.
— Приказано немедленно, — напомнил Гогель.
— «Немедленно» — растяжимое понятие, — заметил Саша.
— Вставайте, Александр Александрович! — сказал гувернёр. — Нам надо ещё забрать вещи у Морозовых.
Саша нехотя поднялся с места.
— А во сколько поезд? — спросил он.
— Сегодня в шесть, — сказал Гогель, — успеем.
— А следующий? — поинтересовался Саша.
— Завтра в одиннадцать пятнадцать, — доложил гувернёр.
— Всего два состава в сутки? А потом?
— Александр Александрович! Мы едем сегодня.
— Завтра тоже в шесть, да? — не сдался Саша.
— Да, — кивнул Гогель.
— Ваше Императорское Высочество, разрешите обратиться? — вмешался фельдъегерь.
— Конечно, — сказал Саша.
— Есть ещё два, — отрапортовал гонец, — товарно-пассажирские. Но они идут медленнее: по 48 часов.
— Ну, уж! — поморщился Гогель.
Саша внутренне согласился, что да, не для белых людей.
Ему надо было остаться одному. Хоть на пару минут.
— Граф, извините, — обратился он к Строганову. — А где у вас туалет?
— Мишка! — бросил тот лакею. — Проводи великого князя.
Сортир был примерно той же системы, как в Александрии. Что говорило о продвинутости хозяина. На стене имелось бра со свечкой, которую предупредительно зажег Мишка.
Теперь можно было запереться.
Саша сел на крышку устройства, ещё не получившего названия «унитаза», и вынул из кармана записную книжку и короткий карандаш, похвалив себя за привычку всегда носить их с собой.
Вырвал листок и разорвал на две части. Написал несколько слов сначала на одной, потом на другой.
Как бы их не перепутать? Кто из них левый, а кто правый? Сложный вопрос. Ладно будем ориентироваться на социальную принадлежность.
Первую записку сложил вчетверо и сунул в правый карман, вторую — раз в восемь, до совсем миниатюрного состояния, и сунул в левый.
И нажал на спуск.
По приказу генерал-губернатора заложили карету. Саша обнял Строганова на прощанье и опустил ему в карман мундира первую записку.
Выразительно посмотрел на хозяина.
Заметил интересно? Гогель, кажется нет.
— Мне очень жаль, граф, что приходится так расставаться, — сказал Саша. — Хотелось бы что-нибудь подарить вам за гостеприимство, но не моя здесь воля.
— Может, ещё успеем, — обнадёжил гувернер, — до поезда два часа.
В карету сели втроём: Саша, Гогель и царский гонец. Кажется, так же, в сопровождении фельдъегеря на допрос по делу декабристов везли Пушкина. И «Наше всё» не преминул пошутить, что фельдъегеря ему дали для большей безопасности, чем можно гордиться.
Вскоре карета остановилась у особняка Морозовых.
Саша тепло попрощался с хозяевами и вручил мужской части фамилии часы, а женской — броши и булавки.
Старший Морозов попытался открыть крышку своего подарка, но Саша накрыл его руку ладонью и шепнул: «Не сейчас Савва Васильевич!»
Резко обернулся к своему камердинеру:
— Что, чемодан уже собран?
— Да-да, Ваше Высочество! — отрапортовал Кошев.
Саша перевёл взгляд на Гогеля.
— У вас был в шкатулке мой миниатюрный портрет. Успеем мы его графу подарить? Это приличный подарок для Его Сиятельства?
— Да, — кивнул Гогель. — Ещё полтора часа.
Давешний рыжий кот потерся о великокняжескую щиколотку и заурчал.
Саша взял его на руки и погладил.
Камердинер посмотрел с тоской и тихо вздохнул:
— Мундир будет в шерсти, Ваше Высочество! А нам к Его Сиятельству.
— Это сущая мелочь по сравнению с отменой дворянского обеда, — возразил Саша.
Гогель вручил ему миниатюру уже в карете. Подарок был в овале и снабжён крышечкой, по ободу шли редкие мелкие бриллианты, а с портрета смотрело совершенно детское лицо, которое Саша уже привык видеть в зеркале. Только нос был слегка спрямлён, уменьшая сходство с Павлом Петровичем, и одет герой был не в гусарскую курточку, а в мундир Лейб-гвардии Павловского полка с голубой лентой и звездой Андрея Первозванного.
* * *
Граф Строганов разумеется заметил, что Великий князь сунул ему что-то в карман, и, когда карета с гостями скрылась из виду, нащупал сложенную несколько раз записку.
Развернул и пробежал глазами.
Глава 27
'Граф! — начиналась записка. — Я практически уверен, что сегодня мы не уедем. У меня также есть идея, как пропустить завтра утренний поезд. Но пропустить завтра вечерний будет сложно.
Поэтому, нельзя ли перенести завтрашний приём на два-три часа раньше?
Если вы поможете мне опоздать на поезд сегодня, буду вечно благодарен'.
Строганов задумался, сложил записку и вернул в карман.
* * *
До дома Строганова доехали за полчаса. Саша вручил графу свой портрет и обнял старика на прощание.
— Жаль, что приходить так расставаться, Сергей Григорьевич, — вздохнул он.
— Ещё есть время, — заметил граф, чуть грассируя «р», — я хотел вам показать одну мою коллекцию.
«Волнуется он что ли», — подумал Саша. До сих пор аристократический акцент был практически не заметен.
— С удовольствием, — кивнул Саша.
И обернулся к гувернеру.
— Если недолго, — сказал Гогель.
Строганов повел гостя анфиладами роскошных комнат. Гувернёр увязался следом, фельдъегерь остался в приёмной.
Они оказались в зале, напоминавшем церковь: все стены в иконах.
Коричневые лики, серафимы с красными крыльями, тонкие копья, похожие на иглы, расписные одежды и кособокая архитектура. Честно говоря, Саша никогда не был фанатом древнерусского искусства.
— Пятнадцатый век? — предположил он.
— Шестнадцатый-семнадцатый, — поправил Строганов.
— Но до Никона? — спросил Саша.
— Да, — кивнул граф.
— Фамильные?
— Не все, — сказал граф, — что-то было написано по заказам моих предков, но большая часть коллекции образовалась несколько иным образом.
— Очень интересно, — поддержал Саша.
— Тогда было приказано отбирать старообрядческие иконы в скитах и молельнях, — начал Строганов, — и свозить на склады для того, чтобы сжечь. В сарае одного из монастырей был свален целый обоз икон, предназначенный для растопки печей.
— Да-а, — протянул Саша, — никто эффективнее не уничтожает русскую культуру, чем мы сами. Это дедушка распорядился?
Граф кивнул и отвел взгляд.
— Я тогда отправился к митрополиту Филарету, — продолжил Строганов, — и просил его дать согласие на то, чтобы я отобрал со склада то, что окажется пригодным для собрания старинных икон.
— Он согласился?
— Да, хотя был удивлён. И позволил мне распоряжаться в монастырском сарае, сколько угодно. Здесь лучшее: работы Ивана Соболя, Семена Бороздина, Истомы и Никифора Савиных, Прокопия Чирина.
Имена не говорили Саше ровно ничего. Разве что, кроме последнего: где-то слышал.
— Иван Соболь — новгородский иконописец, видимо, сын священника, был взят в Москву, в «государевы иконники», в конце шестнадцатого века, — объяснил Строганов. — Семен Бороздин — наш строгановский мастер, писал иконы для Благовещенского собора в Сольвычегодске.
