— Прожектор? — не понял командир.
— Ну да… изделие. Не утопло оно. Сброса не получилось.
— А приборы как же?!
— Ну вот так вышло… По показаниям сброс, а она вот, как и подвесили…
— Ты что, — перейдя на громкий и выразительный шепот оборвал его полковник, до которого наконец-то дошел смысл сказанного майором. — Со снаряженным специзделием на борту пришел и со мной тут лясы точишь?! Совсем без мозгов, масть твою в плешь?! В особый отдел беги, пока не поздно! Ты почему еще в воздухе не доложил?!
— Я же не дурней тебя, Петрович, — так же, трагическим шепотом, возопил Емельянов, — Так бы и сделал. Только у меня неучтенок на борту оказалась не одна, а две штуки. И вторая пострашнее первой.
— Так гражданские и свою хреновину куда-то подвесили? — не понял полковник.
— Да нет, — отмахнулся майор, — Нинка-буфетчица в Моздоке на борт напросилась. Ее к нам как раз переводят в летную столовую. Вот «на оленях» и решила добираться. Ты же баб знаешь, Петрович. Им что бомбер, что транспортник. А нам и веселее. Тут в воздухе приказ, и понеслась эта самая по кочкам. Ссадить по пути, сам понимаешь, не получилось.
— Так что, когда бомбу вешали, девка на борту была? — у полковника отвисла челюсть. — А особисты что же, не проверили самолет?…
— Не поверишь, но да. Мы Нинку в хвостовой кабине под кошму уложили, приказали мышкой сидеть и не дрожать. В общем, такая вот история, — закончил майор.
— Твою ж судьбу… — потрясенно пробормотал командир. — Берии на них нет.
Служить при создателе ядерного оружия и Дальней авиации Петровичу не довелось по возрасту, но ничего более подчеркивающего степень нынешнего раздрая и бардака ему не придумалось.
— Да в той неразберихе слона можно было в самолет запихнуть, они ж там чуть не дрались, средмашевцы с ракетчиками, кому свой груз вешать, — пилот развел руками, дескать, точно, нет товарища Берии, да и товарища Сталина.
— Ну так от меня ты чего хочешь? — набычился полковник, хмуро и подозрительно глядя на Емельянова. Теперь в глазах Петровича ясно читалось ожидание больших неприятностей.
— Теперь, как ни признавайся, все едино — посторонний на режимном объекте при выполнении боевой задачи. Отоспятся на всем экипаже по полной. Это же срок, однозначно.
— И что? Я-то здесь при чем?
— Помнишь, как мы в позапрошлом году неучтенные фугасы, что после учений остались, в лесное озеро ссыпали? По твоей просьбе? — требовательно спросил летчик. — Вижу, помнишь. Так вот, я сейчас, как медведь рогатиной к сосне припертый. А за мной — еще пятеро экипажа моего. Выхода, товарищ полковник, у меня нет. Если возьмут, то размотают по всем «подвигам». Молчать не буду. Так что сядем, как говорится, усе.
— Ну? — мрачно поинтересовался полковник после долгой и сумрачной паузы.
— …баранки гну, — ответил Емельянов чуть посмелее, чувствуя, что нужная мысль уже проникла в разум собеседника. — Выручай.
— А ты знаешь, Саня, что ты последняя сука? — осведомился Петрович с тоскливой, безнадежной ненавистью.
— Не я сука. Жизнь в Дальней авиации собачья.
— Объективный контроль сняли?
— Конечно. По ленточке все в порядке, бомбы на борту нет.
— Устройство подрыва демонтировать сможете? Чтобы мне тут Хиросима с Нагасакой не вышли?
— Без вопросов! Мой оператор спецподготовку проходил! — обрадовано зачастил Емельянов. Положа руку на сердце, он сомневался, что полковника удастся уговорить даже угрозой шантажа. И, предваряя следующий вопрос, майор добавил, — стукачей в экипаже нет. Не первый раз бабу на борт берем. Восемнадцать часов на дежурстве — от скуки сдохнуть можно. Проколов не было.
— Значит так, — уже практически призадумался Петрович. — Вы на дезактивации? Там в капонире приныкан гидроподъемник. Как стемнеет, опускайте свой прожектор, разоружайте, и везите свою… хрень… в конец поля. К кленовой роще. Там, ближе к опушке, вырыта яма. В нее клад свой аккуратненько спустите.
— На тросах?
— На полотенцах, мля! — злобно огрызнулся полковник. — Опустите — присыпьте землей на полметра. Сверху досок и разного мусора каких-нибудь набросайте. Остальное — не ваше дело. Эх… не сдюжите, спалитесь…
— Сдюжим! — как можно убедительнее заверил пилот. — Ты же наш «объект» знаешь, вокруг поля, сплошные перелески и отсыпные капониры. Вечером ни летунов, ни технарей, только бойцы — караульные, так они же тебе и подчинены… Как стемнеет, на дальней стоянке можно хоть танк гонять.
— Ну… давай… пробуй, — через силу, выдавливая каждое слово, ответил полковник.
— Так я машину твою заберу? — чуть дыша, из опаски спугнуть удачу, спросил Емельянов. — Чтобы скорее обернуться.
— Забирай, — вздохнул Петрович. — Водилу отошли сюда, ко мне. Как закончите, выезжайте через дальние ворота. Там мои дембеля. Молчать будут, хоть десяток баб вывози.
— А особисты?
— Везучий ты, товарищ майор! — осклабился полковник, потирая вспотевший висок. — Ихний Лукашин сегодня звездочку обмывает. Справляют всем отделом. С обеда у себя на подворье засели, зуб даю, как свиньи уже. Отдельная территория, хоть баб греби, хоть спиртягу жри — никто не заметит. Это нам с тобой «усиление борьбы с пьянством и алкоголизмом», а им до задницы.
— Так я пойду?
— Погодь. Еще одно. Когда после… развезешь своих по домам, сам возвратись той же дорогой сюда. На все, про все у тебя времени пока мы последнюю цистерну не сольем. Не в обрез, но и не волокить. И смотри, майор, насчет болтовни… У таких дел срока давности не бывает.
Емельянов шуганул бойца-водителя от баранки и сам погнал по ухабистому асфальту УАЗик в безбашенной летной манере: «Даю газу, ручку на себя, а он не взлетает!»
* * *
Дождавшись сумерек, опустившихся на летное поле, экипаж приступил к делу.
Тихо матеря сквозь зубы техников, ядерный щит Родины, Раису Максимовну с Михал Сергичем и прочие достигнутые консенсусы, летчики опустили треклятое специзделие на тележку для перевозки авиадвигателей, и откатили на пару сотен метров к роще, где еще с обеда была вырыта глубокая, метра три, яма. Рывшие ее бойцы то ли проштрафились, то ли «дембельский аккорд» отбывали, да в общем и неважно. Главное, что яма оказалась где следовало. Не прошло и получаса, как бомба легла на дно. Ее закидали хворостом, присыпали землей и от души потоптались сверху. Благо, три саперные лопаты на спецплощадке нашлись.
Ритуально постоять, скорбя об уделе «хрени» и вытирая вспотевшие лбы, не довелось. Емельянов, порыкивая сквозь зубы, затолкал в УАЗик всех пятерых — второго пилота, бортинженера, оператора вооружений, радиста и стрелка-наблюдателя. В корму, на откидное сиденье самолично упаковал Нинку, толком в себя, так и не пришедшую. Глядя на сонную худенькую замарашку, вряд ли кто мог бы поверить, что бесшабашная буфетчица двадцати лет от роду провела в воздухе больше времени, чем иной пилот. Про ее тягу к приключениям, тотальную безотказность и совершенно невероятную любвеобильность ходили легенды.
Пока майор Емельянов развозил экипаж по местам внеслужебной дислокации — кого на квартиру, кого в общежитие, к яме на краю летного поля с выключенными фарами подъехал самосвал. И вывалил в разверстую земляную пасть полторы сотни пришедших в полную негодность аккумуляторов. Бойцы-арестанты, выдернутые с гарнизонной гауптвахты, под неусыпным наблюдением мордатого сержанта окончательно засыпали яму и привели территорию в первозданное состояние. Перекопанную, рыхлую землю утрамбовали ногами, сверху уложили ленты дерна, натащили со всей рощи сухих веток и прочего лесного мусора.
За устройство свалки в неположенном месте полковник рисковал получить серьезный нагоняй. Но избавляться от опасных свинцовых отходов, минуя чудовищный ворох официальной отчетности, приходилось не раз и не два, поэтому конспирация была отработана до совершенства. Кроме того, именно категорическая предосудительность действа, как ни странно, работала на пользу плана, поскольку никому и в голову не пришло, что просто большим нарушением можно замаскировать Очень Большое.
