Монтегю Джеймс - Вечерняя забава

В старинных книгах самой что ни на есть обычной формой повествования является описание жарко пылающего зимой камина, возле которого пожилая леди в окружении стайки детишек, внимающих каждому ее слову, рассказывает одну за другой истории о призраках и феях, а у слушателей дух захватывает от щекотного ощущения ужаса. Но нам никогда не позволяется узнать, что кроется за этими рассказами. Да, мы слушаем с глазами круглыми, как блюдца, истории о привидениях в саванах и — с еще большим интересом — о «черепе и скрещенных костях» (выражение, которое Оксфордский словарь относит к 1550 году), но смысл этих ошеломляющих образов от нас ускользает.

Вот та проблема, которая занимает меня уже долгое время, и способов ее окончательного решения я пока не вижу. Пожилые леди ушли в прошлое, а собиратели фольклора в Англии появились слишком поздно, чтобы успеть спасти большую часть подлинных рассказов этих бабушек. Однако подобные вещи так просто не умирают до конца, и воображение, опираясь на разбросанные там и сям намеки, пытается воссоздать картину давнего вечернего развлечения в таких работах, как «Вечерние беседы» миссис Марсет, «Диалоги о химии» мистера Джойса, а также «Философия в шутку и наука всерьез» уж не помню чья, имеющих целью развеять туман Ошибок и Суеверий светом Пользы и Истины примерно в следующей форме:

Чарльз. Думаю, папа, что теперь я неплохо разбираюсь в свойствах рычага, которые ты столь любезно объяснил мне в субботу; однако с тех пор я постоянно размышляю о работе маятника и никак не могу понять, почему, когда он останавливается, часы больше не идут.

Отец. Так значит, это ты, маленький негодяй, забавлялся с часами в холле? А ну-ка иди сюда! (Нет., нет, это, должно быть, пометка на полях, которая случайно вкралась в текст). Что ж, мой мальчик, несмотря на то, что я, конечно, не вправе всецело одобрить эксперименты, которые проводятся без моего присмотра и могут понизить полезную отдачу ценных научных инструментов, тем не менее постараюсь в силу своих возможностей разъяснить тебе принцип действия маятника. Достань из ящика стола в моем кабинете кусок плотной бечевки, принеси сюда и попроси повариху одолжить тебе один из разновесов, которыми она пользуется на кухне. Итак, начнем.

Насколько иначе выглядит подобная сцена в семействе, куда до сих пор не проникли лучи Науки! Сквайр, вымотанный долгой охотой на куропаток и доверху наполненный едой и выпивкой, похрапывает возле камина. Его почтенная мамочка сидит напротив с вязанием в руках, а дети (Чарльз и Фанни — но никак не Гарри и Люси — они бы этого долго не вытерпели) вертятся у нее под ногами.

Бабушка. А сейчас, дорогие мои, вы должны вести себя тихо и смирно, иначе вы разбудите отца и сами знаете, что тогда произойдет.

Чарльз. Да, я знаю; он взбесится до белого каления и отправит нас в постель.

Бабушка (перестает вязать и говорит строгим голосом). Что такое? Как не стыдно, Чарльз! Разве можно так разговаривать? А я-то собиралась рассказать вам сказку, но если ты говоришь такие слова, то сказки не будет (сдавленный вопль: «Ну, бабушка!»). Тише, тише! Ну вот, по-моему, ты все-таки разбудил папу.

Сквайр (хрипло и невнятно). Послушайте, мама, если вы не уймете это отродье…

Бабушка. Да-да, Джон. Это безобразие. Я как раз говорила им, что, если это повторится, — немедленно отправятся в постель.

Сквайр засыпает.

Бабушка. Итак, дети, вы поняли, что я сказала? Вы должны сидеть тихо и смирно. Да, и вот еще что: завтра вы пойдете за ежевикой, и если принесете домой полную корзинку, я сварю варенье.

Чарльз. Да, бабушка, давай! А я знаю, где растут самые лучшие ягоды; я их сегодня видел.

Бабушка. И где же это, Чарльз?

Чарльз. Ну, это рядом с тропинкой, которая проходит мимо коттеджа Коллинза.

Бабушка (откладывает вязание). Чарльз! Ни в коем случае… упаси тебя Бог тронуть хотя бы одну-единственную ягодку рядом с этой тропинкой. Разве ты не знаешь — а впрочем, откуда тебе знать, — о чем я подумала? Ладно, в любом случае, имей в виду…

Чарльз и Фанни. Но почему, бабушка? Почему там нельзя собирать ягоды?

Бабушка. Тише, тише! Ну ладно, я расскажу вам об этом, только чур — не перебивать. Так, дайте подумать… Когда я была совсем маленькой девочкой, эта тропинка пользовалась дурной славой, хотя сейчас люди, наверное, об этом уже не помнят. И вот однажды — Боже мой, совсем как могло быть сегодня, — вернувшись домой к ужину, я рассказывала своей маме, где я гуляла, как шла по этой тропинке, и потом спросила, откуда взялся в самом конце тропинки маленький участок, на котором растут смородина и крыжовник. Господи, как она разволновалась! Она встряхнула меня, шлепнула и сказала: «Ах ты гадкая, гадкая девчонка, я же двадцать раз говорила тебе, чтобы ты не смела даже ступать на эту тропинку; а ты, оказывается, болтаешься там без дела, да еще в вечернее время» и еще многое в таком духе, а когда она закончила, я была так потрясена, что едва могла говорить; но все же мне удалось убедить маму, что я впервые об этом слышу — и это была чистая правда. И тогда мама, конечно, пожалела, что была так строга со мной, и в знак примирения после ужина рассказала мне всю эту историю. С тех пор я частенько слышала ее от стариков, и у меня есть свои причины думать, что в этом что-то есть.

Так вот, в дальнем конце тропинки — дайте подумать, справа или слева, если подниматься по ней? — слева, точно, — будет небольшой кустарник, потом ухабистые поля и что-то вроде сломанной изгороди; вот как раз в том месте и растут смородина и крыжовник — а может, и не растут, так как я уже много лет там не была. И, само собой, там стоял дом, и в этом доме, еще до того как я родилась, жил человек по имени Дэвис. Я слышала, что он родился не здесь; и в самом деле — насколько я помню, никто в этих местах даже имени его раньше не слышал. Но вполне возможно, что мистер Дэвис жил уединенно и редко заглядывал в трактир, а поскольку ни на кого из фермеров он не работал, то, наверное, у него хватало денег, чтобы себя обеспечить. Однако в базарные дни он ездил в город и относил письма на станцию, где было почтовое отделение. И вот однажды он вернулся из города и привез с собой какого-то молодого человека; и этот человек довольно долго жил у него в доме; они всюду ходили вместе, и потому никто не мог сказать, учится этот юноша у мистера Дэвиса или просто выполняет работу по дому. Говорили, что молодой человек был бледен, некрасив и не любил говорить о себе. Чем же они там вдвоем занимались? Разумеется, я не могу рассказать вам даже половины того, что приходило людям в головы, и мы ведь знаем — верно? — что нельзя говорить дурное о людях, если мы не уверены, что это правда, — особенно если эти люди давно умерли. Но как я уже сказала, эти двое постоянно были вместе — и утром, и вечером; и в городе, и в деревне, и в лесу; а раз в месяц они регулярно ходили к тому самому месту, где вы видели фигуру, вырубленную в склоне холма; и люди замечали, что летом они частенько оставались ночевать где-нибудь поблизости. Помню, как-то раз мой отец — то есть ваш прадедушка — сказал, что поговорил с мистером Дэвисом (поскольку дом Дэвиса стоял на нашей земле) и спросил, почему они так любят туда ходить, а Дэвис ответил: «Просто там чудесное местечко, сэр, а я обожаю старину, и когда мы с ним (то есть с тем молодым человеком) вместе туда приходим, то словно возвращаемся в старые добрые времена, вот и все». А мой отец сказал: «Что ж, для вас это, может, и годится, но мне лично совсем не улыбается оказаться в пустынном месте посреди ночи». Мистер Дэвис только улыбнулся, а молодой человек, который стоял рядом и слушал, произнес: «Но ведь нам в такие моменты больше никто и не нужен». Тут моему отцу показалось, что мистер Дэвис сделал какой-то знак, и молодой человек поспешно продолжил, словно пытаясь оправдаться: «Я хочу сказать, что нам с мистером Дэвисом вполне хватает друг друга, верно, хозяин? И потом, в летние ночи такой чудный воздух, а вся деревня залита лунным светом и выглядит совсем не так, как при свете дня. А уж эти курганы внизу…»