— Любовь все оправдывает, прекрасная Фаустита. Дон Гарсия вас покинул; возьмите же меня, чтобы утешиться. Я вижу на этой картине Вакха и Ариадну[33]. Позвольте мне быть вашим Вакхом.
Не сказав ни слова в ответ, она схватила со стола нож и, высоко подняв его над головой, бросилась на дона Хуана. Но он, заметив ее движение, схватил ее за руку, без труда обезоружил и, считая себя вправе наказать ее за это начало враждебных действий, поцеловал раза три или четыре и попытался увлечь к маленькому дивану. Донья Фауста была женщина слабая и неж — ная, но гнев придал ей силы, и она стала сопротивляться, то цепляясь за мебель, то защищаясь руками, ногами и зубами. Сначала дон Хуан принимал удары с улыбкой, но вскоре в нем пробудился гнев с такою же силой, как и любовь. Он сдавил донью Фаусту, не боясь попортить ее нежную кожу. Это был яростный борец, решивший во что бы то ни стало одолеть своего противника, готовый задушить его, если это понадобится для победы. Тогда Фауста прибегла к последнему средству, которым располагала. До этой минуты женский стыд мешал ей позвать на помощь, но тут, видя свое близкое поражение, она огласила дом криками.
Дон Хуан увидел, что он не сможет овладеть своей жертвой, что нужно подумать о собственном спасении. Он попробовал оттолкнуть Фаусту и выскочить за дверь, но она так вцепилась в его одежду, что он не мог вырваться. Уже послышался тревожный стук отворяемых дверей. Шаги и голоса приближались, нельзя было терять ни минуты. Дон Хуан старался отбросить от себя донью Фаусту, но она ухватилась за его камзол с такой силой, что он закружился с нею по комнате, но вырваться ему не удалось. Фауста оказалась теперь около двери, которая вела во внутренние покои. Она продолжала кричать. Вдруг дверь распахнулась, и на пороге показался человек с аркебузой в руках. Он вскрикнул от удивления, и тотчас же раздался выстрел. Лампа погасла, и дон Хуан почувствовал, как руки доньи Фаусты разжались и что-то теплое заструилось по его пальцам. Она упала, вернее, скользнула на пол, так как пуля раздробила ей спинной хребет. Отец убил свою дочь вместо насильника. Дон Хуан, почувствовав себя на свободе, кинулся к лестнице сквозь дым выстрела. Сперва он получил удар прикладом от отца, затем удар шпагой от прибежавшего с ним слуги. Но ни тот, ни другой удар не причинили дону Хуану большого вреда. Со шпагой в руке он старался проложить дорогу и погасить факел, который держал слуга. Испуганный его решительным видом, слуга отступил. Но дон Алонсо де Охеда, человек пылкий и неустрашимый, не колеблясь бросился на дона Хуана. Тот отразил несколько его ударов, вначале, без сомнения, думая лишь о защите. Но привычка к фехтованию делает то, что рипост вслед за парадом[34] становится движением естественным, почти невольным. Минуту спустя отец доньи Фаусты испустил глубокий вздох и упал, смертельно раненный. Дон Хуан, которому открылся свободный путь, бросился как стрела на лестницу, оттуда к выходной двери и в одно мгновение очутился на улице. Слуги не преследовали его, — они хлопотали около умирающего хозяина. Донья Тереса, прибежавшая на аркебузный выстрел, увидев эту ужасную картину, упала без чувств на труп отца. Она знала еще только половину своего несчастья.
Дон Гарсия допивал последнюю бутылку монтильского вина, когда дон Хуан, бледный, залитый кровью, с блуждающим взором, в разорванном камзоле, с брыжами, торчавшими на целую ладонь больше положенного предела, стремительно вошел в комнату и, задыхаясь, бросился в кресло, не в силах произнести ни слова. Дон Гарсия сразу понял, что случилось нечто серьезное. Он дал дону Хуану немного отдышаться, затем стал расспрашивать. Тот в двух словах все ему рассказал. Дон Гарсия, который не легко терял свое обычное хладнокровие, выслушал, не поведя бровью, рассказ своего приятеля. Затем, протянув ему наполненный бокал, сказал:
— Выпейте, это будет вам полезно. Дело серьезное, — продолжал он и тоже выпил. — Убить отца возлюбленной — это не шутка… Правда, бывали тому примеры, начиная хотя бы с Сида[35]. Плохо то, что у вас нет пятисот близких и дальних родственников, одетых с ног до головы в белое, готовых защищать вас против саламанкской городской стражи и родных убитого… Обсудим, что нам нужно прежде всего сделать.
Он прошелся два-три раза по комнате, как бы собираясь с мыслями.
— Оставаться в Саламанке после такого скандала было бы безумием, — начал он. — Алонсо де Охеда не какой-нибудь мелкий дворянчик, а, кроме того, его слуги, наверное, вас узнали. Но допустим на минуту, что вас никто не узнал. Вы уже приобрели в университете такую блестящую репутацию, что вас не замедлят обвинить в любом безыменном злодеянии. Поверьте мне, надо бежать, и чем скорее, тем лучше. Вы стали в три раза ученее, чем это приличествует дворянину из хорошей семьи. Бросьте Минерву и послужите немного Марсу[36]. Это вам удастся лучше — у вас есть к этому способности. Сейчас идет война во Фландрии. Едем убивать еретиков[37]. Это лучший способ искупить наши грешки здесь, на земле. Аминь, закончу я, как кончают проповедники.
Слово «Фландрия» подействовало на дона Хуана как талисман. Ему показалось, что, покинув Испанию, он спасется от самого себя. Среди тягот и опасностей войны не будет времени для угрызений совести.
— Во Фландрию, во Фландрию! — вскричал он. — Едем искать смерти во Фландрию.
— От Саламанки до Брюсселя далеко, — продолжал серьезно дон Гарсия, — а в вашем положении надо спешить. Помните: если сеньор коррехидор вас поймает, вам нигде уже не приведется воевать, кроме галер его величества.
Переговорив со своим другом, дон Хуан быстро сбросил с себя студенческое платье. Он надел расшитую кожаную куртку, какие тогда носили военные, и большую шляпу с опущенными полями, не забыв набить свой пояс тем количеством дублонов, каким только мог его снабдить дон Гарсия. Все эти приготовления были закончены в несколько минут. Он двинулся в путь пешком, выбрался из города никем не узнанный и шел всю ночь и следующее утро, пока солнечный зной не принудил его остановиться. В первом же городе, куда он попал, он купил лошадь и, примкнув к каравану путешественников, благополучно добрался до Сарагосы. Там он прожил несколько дней под именем дона Хуана Карраско. Дон Гарсия, покинувший Саламанку на другой день после его ухода, пошел другой дорогой и присоединился к нему в Сарагосе. Там они пробыли недолго. Помолившись наспех Пиларской Божьей Матери[38] и полюбовавшись на арагонских красоток, они, запасшись каждый добрым слугой, направились в Барселону, откуда отплыли в Чивита-Веккью. Под действием усталости, морской болезни, новизны мест и природного своего легкомыслия дон Хуан быстро забыл ужасное приключение, оставшееся позади. Удовольствия, в которые окунулись оба приятеля в Италии, отвлекли их на несколько месяцев от главной цели их поездки. Когда же средства начали у них иссякать, они присоединились к небольшой группе земляков, людей таких же, как они, храбрых и безденежных, и двинулись вместе в путь через немецкую землю.
