Ознакомительная версия.
25
Иван Демьяныч нашёл свою мать под сенью летней беседки, обмахивающуюся веером.
— Маменька, — позвал он.
— Ах, это ты, — отозвалась Светлана Андроновна и протянула сыну руку. — Я так устала с дороги. Меня чуть не убила эта чудовищная жара!
Свежий ветерок донёс до беседки ароматный запах варения; молодой барин находил день прекрасным и ничуть не жарким, но спорить о погоде не стал. Есть дела поважнее.
— Маменька, — начал Иван Демьяныч, — вчера ночью меня пытались убить.
— Боже мой, что такое ты говоришь, сын?! — подскочила Светлана Андроновна, на миг даже забыв про веер. Потом спохватилась и быстро-быстро замахала. — Цел ли ты, дорогой?.. Матерь Божья, что я говорю!.. Мне нужны мои капли. — Она затрезвонила в серебряный колокольчик.
— Прекратите, мама! — повысил голос Иван Демьяныч. Он сделал ударение в слове «мама» на последнюю гласную, как любила Светлана Андроновна, на французский манер. — Я бы не был так спокоен, если бы угрожала опасность.
— Так зачем же ты меня так пугаешь, — посетовала барыня на сына.
— А затем…
Иван Демьяныч умолк, увидев прислугу.
— Звали, барыня? — спросил холоп.
— Нет-нет! Иди, — сказала она, не удостоив крепостного взглядом. Спросила сына:
— Так что ты говорил?
Иван Демьяныч удостоверился, что холоп удалился, только затем принялся за свою историю.
— Вчера ночью, когда я провожал одну девку…
— Крепостную?!
— Да, маменька. Она просила меня…
— Я её знаю?
— Возможно. Она дочь главы их общины. Валя.
— Да-да, знаю! Сноровистая девчонка, но выпороть не мешает.
— Обычно она с подружкой своей ходит, но та раньше ушла, не дождавшись. А через кладбище ночью страшно, вот я и уговорился доброе дело сделать…
— У-у ты мой славненький! — Светлана Андроновна, расчувствовавшись, нежно погладила сына по небритой щеке.
Молодой человек стерпел и мастерски скрыл брезгливость улыбкой.
— А у Вали этой, оказывается, жених есть…
— Да ты что! — до крайности удивилась барыня. — И почему я всё узнаю последней?
— Я тоже узнал, когда встретился с ним.
— И кто же молодчик?
— Кузнец. Кузьмой звать.
— Ага!
— Так вот тот самый кузнец шёл девку свою встречать: припозднилась, мол. А как увидал нас с ней у кладбища, взбеленился и пошёл на меня с ножом.
— Ужас кромешный!
— И зарезал бы меня деревенщина, как пить дать, не захвати я с собой пистолета…
— Отец знает? — спросила, посерьёзнев, Светлана Андроновна.
— Нет, я сразу к вам, мама.
— Правильно. Демьян Евсеевич с горячей руки наломает дров — щепок не соберёшь… Что-то делать надо! Погост за кузнеца горой встанет…
— Так вы же, маменька, с исправником на короткой ноге. Пусть пошлёт урядников, они его под стражу и возьмут. Завтра.
— Завтра? — схватилась за сердце Светлана Андроновна: выходило, что сегодня нужно опять трястись по жаре в тарантасе.
— Непременно завтра! Вдруг вздумается кузнецу исполнить свою угрозу.
— Он ещё и угрожал? — ужаснулась барыня. — Мне точно нужны капли! — Она снова затрясла колокольчиком.
— Конечно, угрожал! А завтра его схватят, всыплют розги и посадят за решётку.
— Да-да. Благо, что император-батюшка послушал Сенат, и мы сможем кузнеца-ирода сослать в Сибирь!
— Без суда сможем, мама, — поддакнул довольный Иван Демьяныч.
К беседке снова подбежал холоп.
— Что так долго, окаянный! Неси скорее мои капли! — скомандовала Светлана Андроновна и, изнеможенная, откинулась на вышивной подушечке с яркими тетерками, вяло опахивая себя веером.
Сегодня ей предстоял визит к исправнику.
Весь смысл жизни, такой огромной — сузился, представ в одном рваном тетрадном листке с небольшим перечнем фамилий и адресов. Ничто отныне не могло стать преградой для достижения цели, смысла Валентиновой жизни, даже смерть. Даже смерть, если придётся, станет его союзником. С детства Валентин жил под чьей-то указкой, которая больно била ослушника. И эта чья-то указка не ломалась, как школьная деревянная. Каждой клеткой тела, каждой фиброй души он наполнялся свободой, как иссушенная палящим солнцем земля наполняется водой после долгожданного ливня. Наконец-то он может идти своим путём, а не проторенной дорожкой человеков, молящихся Богу о делах повседневных, а не о вечных душах своих. Он не умеет молиться, но Господь Бог внял его постоянным мыслям, ясно явив фамилии безбожников.
Было ли это знамением Божьим или галлюцинацией?
А кто хоть раз видел что-то, кроме тьмы, в обмороке?
Валентин воспринял обморок, как тайное свиданье с Богом, пусть Он и не явился пред ним в своём величии. Кто он такой, чтобы видеть Его? Валентин не был уверен даже в том, что видел крестьянку. Когда пришёл в себя, он только чувствовал её бесплотное присутствие… и видел фамилии, отпечатавшиеся ярко-чёрными письменами на сетчатке глаз.
Чёрным по белому вражьи фамилии выстроились в ряд на разлинованной в бледную клетку бумаге, смирно ожидая своей очереди. Валентин улыбался, и улыбка была доброй.
До жути.
Он решил идти строго по списку, не отклоняясь — ведь именно в этой последовательности фамилии явились ему (знаменательно, что главный виновник значился в списке последним, напоследок). Знать, так тому и быть! Дело за малым.
Из дневника:
Нужно жить так, чтобы можно было даже в пустыне оставить свой след.
Вот уже два года будет, как нежит свои кости в сырой земле дедушка Полтора-Ивана, — царствие ему Небесное! — кузнец, у которого Кузьма в подмастерьях ходил. Кузнецом дедушка Полтора-Ивана был знатным, но и по выпивке специалистом числился заправским. Погубила его сила нечистая — водка: захлебнулся кузнец в пьяном угаре собственной блевотиной, так и помер.
Кузьма же пить не любил: буйным становился, потому, став единственным кузнецом, решил спровадить всех забулдыг-выпивох от кузницы подальше. Мужики взбунтовались, но Кузьма по силе своей Полтора-Ивану не уступал и, побив один раз одного настырного, объявил:
— Будете донимать — не будет у вас кузнеца! Уйду в пахари.
Мужики почесали в затылке… и выкрутились:
— А драться мы всё равно здесь будем!
А какая ж драка без выпивки? Махнул на них Кузьма, да не совсем: следил, кабы не вдрызг напивались и драки до худого не доводили. За это мужики Кузьму очень уважали.
И сегодня несколько мужиков собралось от тоски перевара хлебнуть, и заспорили, чья земля в России: барская или всё ж крестьянская. Испокон веков выходило, что землёй владеет тот, кто её, матушку, обрабатывает. Земля Господа Бога! — а на деле выходило, что господ мирских, возомнивших себя божками, и закон за них, запрещающий крестьянам свои наделы иметь. До драки спор доходить стал: за кем правда?
Ознакомительная версия.
