ее было и у окна. Я не видел, кто машет мне рукой – может, мальчик, может, девочка, но жест был скорее мальчишеский. Снова ответив ему, я подумал – пора бы идти дальше, не задерживаться; священник и ритуал с дарами меня, признаться, заинтриговали, но подсматривать так долго не стоило; меня могли принять и за грабителя. Но поняв, что я ухожу, ребенок стал изо всех сил зазывать меня в дом. Он до того отчаянно жестикулировал, что я не мог повернуться к нему спиной, Кроме того, я же иностранец – не хотелось совершить ошибку и показаться грубым. Так что я улыбнулся как можно более широко, повел плечами, будто в спешке, посмотрел на часы и постарался всем собой выразить сожаление. Тогда ребенок спрыгнул с подоконника, или на чем он там сидел, и выбежал в сад. Это и впрямь был мальчишка – лет, пожалуй, десяти, одетый не в шорты, а в бриджи, в ту пору девочкам такое носить не полагалось, и высокие, до колен, сапожки. Он каким-то образом управился с воротами – а на вид створки у тех были тяжелые, ржавые, приросшие к земле, – и, без страха ко мне подбежав, протянул на ладошке медаль. Вот что раздавал тот монах в доме – освященные медальки. Мальчик произнес что-то, но я, конечно, лишь руками в ответ развел.
– Я англичанин, – сказал я, особо на понимание не рассчитывая, и вернул мальчугану подношение.
Стараясь удержать, малыш ухватил меня за руку и взялся разыгрывать этакие немые сценки. Не представляете, до чего ловко у него выходило – из его пантомимы я без труда уловил, что талисман, который он хочет мне вручить, благословлен богом и приносит удачу. Он потешно изобразил всевозможные бедствия – от каждого медаль могла уберечь меня, хоть из трясины на соломинке вытянуть. И все, что от меня требовалось, – иметь ее в нужный момент при себе и в нужный момент перекреститься, зажав в кулаке. Увидев, что я теперь никуда от него не денусь, малыш отпустил мою руку и еще несколько раз повторил свое представление. И все без единого слова. Он был так настойчив, как будто решал вопрос жизни и смерти. Ну, собственно, так оно и оказалось…
– Именно так! – с уважением произнес бармен. Рорт смерил его нетерпеливым взглядом – но язык придержал.
– Я, вообще-то, в такие штуки особо не верю, – продолжал старик. – Но меня удивила его ум и искренность. Но с чего бы вдруг ему так переживать за меня?..
В конце концов я взял медаль, решив, что себе он запросто еще одну раздобудет, и как мог постарался поблагодарить его. А он просто встал по струнке – этакий карикатурный бойскаут в грязных сапожках, сделавший доброе дело, – и расплылся в улыбке. Что-то в ней было… особенное, чего в Англии уж точно не найдешь.
Я поразмыслил, стоит ли ждать чего-то еще. По всему выходило, что не стоит. Тогда уже я в свой черед пустился разыгрывать пантомиму, чтобы попрощаться – решил, что простые слова мне не помогут. Зря волновался – старое доброе английское «goodbye» мальчик понял.
Прежде чем уйти, я обернулся и посмотрел на дом. Священник в митре и рясе особняком застыл на крыльце, смотрел на нас с другого конца заросшей садовой дорожки. Я только тогда заметил его пышную седую бороду, скрывавшую лицо до самых глаз – что и говорить, православные священнослужители в самой плоти своей стремятся воссоздать образ Творца. Священник стоял, не двигаясь, а я понятия не имел, как быть, – в итоге лишь неопределенно улыбнулся и поплёлся прочь. Мальчик, едва я отвернулся, побежал назад к дому. Пройдя несколько ярдов, я глянул во мглу за спиной и не увидел ни праздника, ни света в окнах – деревья словно нарочно обступили дом плотнее, чем прежде. Не попалось мне больше и других домов, где бы еще праздновали, а те, что на обратном пути еще встречались, стояли запертые и мрачные, как усыпальницы.
Несмотря на сумерки и туман, ставший совсем уж непроглядным, обратный переход через мост не составил для меня никакого труда – я просто шел вперед, не думая о старых и рассохшихся досках под ногами. Только ступив на твердь другого берега, я припомнил – теперь я нахожусь под защитой подарка-талисмана. Странная, конечно, мысль – ведь по старому мосту и безо всякой потусторонней удачи можно пройти, если быть осторожным.
Когда я вернулся в гостиницу – понял, что даже опередил время, на какое договорился с мистером Парвисом, хотя, казалось бы, столько всего успело произойти – как такое могло быть? В нужный момент я разбудил его стуком в дверь – он все это время спал, оказывается, только башмаки и скинул, – и мы отправились ужинать, будто мало было того, что за день уже уговорили. Я ни словом не обмолвился о своих приключениях – каким бы славным человеком ни был босс, он вряд ли поверил бы в такую историю. Я просто сказал ему, что был на долгой прогулке – это помогло объяснить, откуда у меня вновь появился аппетит.
Естественно, мистер Парвис спросил, видел ли я какие-нибудь подходящие дома. А я, хоть и был молод и дубоват, уже иначе смотрел на задумку продать Данцигеру заповедный островок за хороший процент от сделки. Едва ли можно найти рациональное объяснение этой перемене – но чувства говорили мне ясно, что делать этого не стоит. Тем не менее, кое-что я мистеру Парвису рассказал – в общих чертах, без эмоций.
– Мистеру Данцигеру не понравилось бы такое место, – сказал мистер Парвис, после чего пустился в долгие объяснения, выслушанные, чего греха таить, краем уха. Но суть сводилась к тому, что мистер Данцигер не искал в этот раз инвестиций, а если бы искал – непременно бы отдельно это оговорил. А я даже тогда чувствовал – если б мистер Данцигер был таким успешным бизнесменом, каким его все считали, то охотно бы согласился пойти на непредвиденные траты сейчас, чтобы выгодно развить что-то потом. Но мистер Парвис привез меня в Финляндию не для того, чтобы я с ним спорил, и, раз уж на то пошло, меня даже успокоила как-то мысль о том, что островок будет оставлен в покое. Я, к тому же, вовсе не хочу сказать, что мистер Парвис ошибся тогда в мистере Данцигере. Может статься, это голые домыслы с моей стороны. И эти домыслы я постарался побыстрее утопить в лакке, фирменном финском ликере. Его готовят из
