Мать одаривает его восклицание лишь мимолетным вниманием, затем снова сосредотачивается на Генри. Она становится все более возбужденной, ее конечности шаркают по грязи, как у встревоженного животного, желающего выйти из загона при приближении хозяина, жаждущего, чтобы ему бросили объедки из ведра, чтобы накормили мясом.
– Наверное,– дрожащим голосом говорит Генри, обращаясь к Лиаму, но не сводя глаз с матери,– она ждет, когда я с ней поговорю. Как я мог раньше.
– Так поговори,– шепчет Лиам, не уверенный, что Генри услышит его хрип даже с такого близкого расстояния.
Но он слышит, потому что его глаза устремляются на Лиама, испуганные и бездонные. Когда он шепчет ответ, в его голосе слышится страх.
– Я не могу.
Лиам хочет ответить, помочь, но его горло что-то сильно сжимает, а легкие словно зажаты между двумя рычагами тисков, которые медленно, дюйм за дюймом, сжимаются по бокам груди. Вместо этого он позволяет рукоятке бесполезного пистолета выскользнуть из его пальцев и неуклюже кладет свою руку поверх руки Генри, сжимая его пальцы так сильно, как только может – на данный момент, это едва заметное давление.
– Кажется, она начинает злиться,– говорит Генри, и теперь он не выглядит испуганным – он в ужасе, как укротитель, который потерял контроль над своим львом и не знает, что с этим делать, пока напуганный и смертельно опасный зверь ходит вокруг него по рингу.– Я больше не могу с ней разговаривать, я потерял…
Генри замолкает и теперь сам сжимает руку Лиама, сжимает сильно, но больше не двигается, боясь расстроить зверя еще сильнее.
Но взволнованный плач матери все нарастает – становится громче и агрессивнее. Теперь в этих звуках есть элементы рычания, и щелканье раздается так быстро, что кажется, будто она кричит на мальчика, как сердитая домохозяйка, отчитывающая своего никчемного мужа за то, что он ей изменяет.
– Думаю,– продолжает Генри тем же шепотом,– наверное, я был для нее как малыш. Мы все думали вместе, я был их частью. А теперь этого нет, и она этого не понимает.– Генри поворачивает свои широко раскрытые глаза, чтобы еще раз встретиться взглядом с Лиамом.– Кажется, она мне больше не доверяет.
Лиам хочет ответить, когда мать замирает, и все ее звуки обрываются, словно ее выключили. Она медленно поднимает голову к небу, ее желтые глаза сужаются. Подозрительные. Она пристально смотрит на Генри, и Лиам видит, как слезы прочерчивают дорожку сквозь сажу у него на виске. Парень до смерти напуган, и я ни черта не могу сделать, чтобы ему помочь.
Наконец, мать, похоже, приняла решение. Ее взгляд смягчается, и одним плавным движением она подносит коготь к лицу Генри.
– Эй! – снова зовет Лиам, желая кричать, но зная, что выходит лишь хрип.– Отвали!
Существо игнорирует его, затем прикладывает кончик длинного когтистого пальца ко лбу Генри. Он впитывается в его кожу, словно мальчик сделан из сливочного масла, и глаза Генри закатываются.
– Черт возьми! – говорит Лиам, теперь его голос звучит громче, исчезли флегматичные нотки.– Я сказал, ОСТАВЬ ЕГО В ПОКОЕ!
Лиам отпускает руку Генри, хватает ствол своего «Глока» и замахивается прикладом в голову матери. Движение выходит слабым и скользящим, но она переводит на него взгляд с такой ненавистью, что он даже в смерти чувствует прилив страха.
– Да к черту,– решает он.– Давай.
Мать на всех шести конечностях перескакивает с Генри на Лиама, прижимая его руки и ноги, их лица теперь в дюйме друг от друга. Она рычит, сверкая огненными и злыми глазами. Он вспоминает последствия клейкой кислоты на Греге, которую она, видимо, хранит в своем уродливом рту, и реагирует единственным доступным ему способом.
Он бьет ее лбом прямо между полных ненависти золотистых глаз.
Когти, сжимающие его руки, ослабевают, и Лиам берет передышку, чтобы покопаться глубоко в себе, извлечь последние доступные ресурсы. С кряхтением он поднимает руки и сводит их вместе, обхватывая ее талию – скользкую и обманчиво мускулистую – в крепком медвежьем захвате. Ее тело прижимается к острию топора, и он чувствует, как оно вгрызается в его внутренности. Чудесным образом боль отдалилась, почти онемела. Почти.
Лиам отворачивается от ее шипящего рта и с радостью видит, что глаза Генри открыты и ясны, наблюдают.
– Беги!
Затем он чувствует на груди твердые кончики ее когтей, как у 150-килограммовой кошки, и ее единственное желание – сбежать. Острые когти неистово вонзаются, разрывая плоть на его груди, бедрах, плечах. Морщась, он с жутким восхищением наблюдает, как его плоть и кровь темным туманом поднимаются вверх, попадая теплыми струями ему в рот и глаза, придавая его быстро сужающемуся зрению темно-красный оттенок.
«Розовые очки»,– тупо думает он, пока когти матери вонзаются все глубже и глубже в его грудь, чтобы добраться до слабеющего сердца… и разорвать на куски.
Лиам не видит, убежал Генри или остался. Он надеется, что убежал. Он надеется, в отличие от его мальчика, этот избежал темной дыры между скалами. Где монстры ждут, чтобы забрать тебя.
Когда тело Лиама отключается, в его сознании вспыхивает яркий свет, и с мягким толчком он отделяется от своего тела, словно кто-то осторожно вытолкнул его из плоти.
Небо бледное, а деревья тут не покрыты листвой, а голые, черные и невероятно высокие.
К его руке тянется другая, теплые кончики пальцев умоляют их сжать.
Маленькая, мягкая рука игриво подталкивает его в ожидании.
Чтобы поприветствовать.
Отвести домой.
С приливом незаслуженной любви, Лиам берется за нее.
12
Сали кричит ему остановиться, но Дэйва не остановят ни Сали, ни пули, ни огонь, ни что-либо еще, пока он не найдет Генри и не избавит от любой опасности.
Лидер отряда, Паркер, поднимается из укрытия на краю изгороди, последней границы барьера между густым лесом и широкой поляной, в центре которой находится потрескивающий, дымящийся ад двухэтажного дома.
– Мистер Торн, стойте! – просит Паркер, протягивая руку вперед, и Дэйв выражает ему свое уважение беглым взглядом, проносясь мимо этого приказного тона и вытянутой перчатки.
Однако, выйдя на поляну, он замирает, его разуму требуется мгновение, чтобы осознать хаос происходящего – глаза впитывают слишком много невероятных вещей одновременно.
В дом слева в переднем юго-восточном углу въехала горящая машина – водительская дверь распахнута, двигатель и сам испускал дым, который смешивался с дымом от дома. Справа от него стоит большой старый сарай, приземистый и меньше фермерского амбара.
На земле перед ним лежит белый мужчина с топором в животе.
Прежде чем Дэйв успевает что-либо сообразить, его хватают сзади и с силой прижимают к земле, а мужчина, лежащий на нем сверху, силен и непробиваем, как бетонная плита.
Паркер торопливо говорит ему на ухо.
– Если вы хотите, чтобы ваш сын жил, сэр, вам нужно успокоиться и позволить моей команде делать свою работу. Вы не помогаете, сэр, вы мешаете. Ваши действия могут убить вашего ребенка прежде, чем я смогу спасти его, и потенциально поставить под угрозу безопасность моих людей.
Дэйв хнычет, но, уткнувшись левой щекой в жесткую траву, продолжает осматривать поляну, хоть и искоса. Он больше никого не видит: ни тел, ни похитителей, ни Генри.
– Я держу его, спокойно,– говорит Сали, и Дэйв чувствует, как давление на его позвоночник немного ослабевает.
Сали ложится рядом, его глаза тоже осматривают поляну перед тем, как повернуться к Дэйву.
– Черт возьми, Дэйв. Вы так убьете своего сына.
Дэйв цепенеет от этих слов, гадает, правда ли это, не совершил ли он нечто ужасное.
– Огонь,– все, что он может сказать в ответ.– Что, если он там?
Сали морщится и поднимает глаза на Паркера.
– Отпустите его.
Вес Паркера исчезает. Дэйв и Сали лежат, наполовину внутри, наполовину снаружи поляны, заметные для любого, кто мог бы посмотреть в ту сторону. Но откуда – Дэйв понятия не имеет. Явно не из дома.
