— Посмотри на меня, — сказал он.
— Я серьезно.
— Я знаю.
Она встревоженно обшаривала взглядом его лицо. Шон усмехнулся, легонько чмокнул ее в кончик носа и тихо сказал:
— Глупышка.
— Я не хочу потерять тебя, — прошептала Энджела. — И чтобы ты думал, будто я пытаюсь привязать тебя, тоже не хочу.
— Разве ты так плохо меня знаешь? — Он ласково коснулся ее волос, распутывая и перекладывая оказавшиеся не на месте пряди. — Ты в самом деле приготовилась пройти через это в одиночку, а?
Энджела кивнула — неуверенная, несчастная.
— А с чего ты взяла, что я тебя брошу?
— Потому что он все изменит, — прошептала она.
— Может быть. Но мы этого не допустим, правда? — Шон коснулся ее уха. — Конечно, кое-что изменится. По мелочам. Но мы по-прежнему останемся самими собой. Мы не дадим этому дитятку сесть нам на шею.
Она с сомнением разглядывала Шона, думая о пеленках и хорошеньких шестнадцатилетних нянечках, похожих на Бо Дерек.
— Порядок? — Шон отвернулся и начал разбирать катушки с пленкой. — Да, кстати, — добавил он.
— Что?
— Поздравляю.
— Идиот. — Она обхватила Шона за шею и поцеловала. Наконец снова посерьезнев, она отстранилась. — Ты уверен?
— Конечно, уверен, — усмехнулся он. — Вот вернемся домой и окрутимся.
— Только давай не будем устраивать из этого крупное мероприятие, — быстро предложила она.
— Почему? Стесняешься, что ли?
— По-моему, это до некоторой степени отдает обманом.
— Чушь. — Шон прищурился, рассматривая катушку с пленкой. — Мы делаем это ради ребенка. Лучшая в мире причина. А в наше время — единственная.
— Только не в церкви, ладно?
— Годится. — Он впихнул пленку в футляр от камеры и прибавил: — Твоя мать огорчится.
— С ума сошел? Она будет в восторге. Последние четыре года она изображала мученицу — ты что, не замечал?
Шон добавил к содержимому сумки свернутые комком носки и застегнул молнию.
— Я имел в виду то, что мы не будем венчаться в церкви.
— Ах, это. — Энджела подошла к окну и задернула шторы, отгородившись от ночной темноты. — Мама махнула на меня рукой много лет назад. — Она повертела в руках шнур. — Хотела бы я быть уверена, что ты не просто… проявил благородство, — закончила она, наполовину себе самой.
Шон хмыкнул.
— Что надо сделать, чтобы убедить тебя?
— Ты же понимаешь, о чем я.
Он поставил сумку у штабеля их багажа.
— Если под «благородством» подразумевается неискренность… когда это ты видела, чтобы я проявлял благородство по такому важному поводу?
Она повернулась к нему. Шон широко развел руки, словно обнимая что-то.
— Послушай, — сказал он. — Я эгоистичный и жадный субъект. Мне нужно все. Жена, ребенок, карьера. Полный набор. Если потребуются жертвы, мне кажется, призовут тебя.
Шон подошел поближе и обнял Энджелу, обхватив обеими руками и крепко прижав к себе.
— Понятно? — Он потерся носом о ее шею, потом высвободил руку и нащупал пуговки на блузке Энджелы. — Я хочу тебя. Ты мне нужна. Я ничему не позволю стать между нами, — пообещал он. Пальцы сражались с пуговицей. — Я ясно выражаюсь?
— Начинаешь. — Она помогла ему.
— А можно? — вдруг спросил Шон.
Энджела кивнула. Тогда он осторожно подвел ее к кровати и столкнул полупустой чемодан на пол.
Во вторник утром они сели в самолет. Когда вой турбин превратился в гром, Энджела вжалась в спинку кресла и отыскала руку Шона.
Она думала о том, сколько всего нужно будет сделать в Бостоне: осмотреть дом, просмотреть почту, оплатить счета, заново подружиться с котом. И о ребенке — какого он будет пола, как пойдет в школу. О докторе Спэрлинге и о своей матери. О монтаже фильма, о следующем сценарии, о том, что в Бостоне нужно будет избавиться от квартиры, которую она снимает — последнего звена ее независимости. И о том, каково быть миссис Киттредж. Подошедшая стюардесса спросила, что Энджела будет пить, и приняла заказ. Прижавшись щекой к пластику, Энджела стала смотреть, как отодвигаются в прошлое проплывающие внизу облачные берега. По непонятным причинам ей вдруг стало грустно, как бывало всегда, когда что-нибудь заканчивалось. Но на этот раз конец был и началом.
— Пока, Эйранн, — выдохнул Шон за ее плечом. — Было очень хорошо.
Самолет летел на запад вдогонку солнцу. Полет занял шесть часов двадцать минут. Последние полчаса они описывали круги.
Аэропорт Логан был заполонен возвращающимися отпускниками. На таможне их разделили. Пока таможенник рылся у Энджелы в чемодане, она смотрела себе под ноги.
— Что это? — вдруг спросил он.
О Боже, сигары.
— Что — что? — Она постаралась задать вопрос невинным тоном.
Он раздвинул одежду и показал:
— Вот это.
Она неохотно вытянула шею и посмотрела. Вот оно. Притулилось среди ее блузок. Не коробка с гаванами, а тот самый забавный камешек. Шон, ты чокнутый! Она облегченно рассмеялась.
— Просто сувенир. Камень, который я нашла. Я думала, что забыла его. Должно быть, его упаковал мой жених.
Таможенник захлопнул чемодан, надписал мелом и подтолкнул на транспортер.
— Всего хорошего, — сказал он и отвернулся.
Освободившаяся Энджела протолкалась за двери, как она полагала, в безопасность.
Он провел по открытке большим пальцем. Глянцевый снимок. Страница Книги из Келлса. Насколько он помнил оригинал, краски были слишком яркими. Но эта открытка кое-что значила и обрадовала его.
Ее доставили с почтой накануне. Засунутая между циркуляром и счетом за коммунальные услуги, она осталась незамеченной. Он перевернул открытку и еще раз прочел. Крупный почерк, синий фломастер. Кудрявые большие буквы. Писала женщина.
"Ваше имя открыло нам все двери! Кинопробы фантастические! Надеемся на Ваше одобрение. Думаем, вам понравится. Скоро увидимся.
Эйранн Го Бра! С любовью, Энджела и Шон".
Медленная, нежная улыбка. Они были почти что членами семьи. Сын и дочь, которыми он так и не обзавелся. Не по своему выбору. Не по выбору Мэгги. Он знал, сколько Мэгги молилась понапрасну.
Он вздохнул и сощурился, разглядывая штемпель. Открытку отправили десять дней назад. Может быть, они уже дома? Он ждал просмотра фильма, который вернул бы ему давние воспоминания. В последний раз он ездил на родину больше двух десятков лет назад, с Мэгги. С тех пор, должно быть, там многое изменилось. Из Штатов, Германии, Японии, даже из СССР вливались деньги. Перемен должно было произойти немало.
Он отправился в кабинет. Августовский ветерок раздувал пожелтевшие кружевные занавесками. Он прошел за письменный стол, к полкам, где держал свои сокровища. Заметил, что фотография Мэгги в рамочке упала лицом вниз. Встревоженно поправил ее. Однако стекло не разбилось. Странно. Он не слышал, как она упала. Ветер. Нужно закрывать дверь, если открываешь окно. Внимательно посмотрев на портрет жены, он водворил открытку между ним и фотографией молодого Джека Кеннеди, тогда еще конгрессмена, прислонив к резному китовому зубу и маленькой бронзовой сове из Донегала.
