— Рекс! — прошептал герцог.
— А?..
— Если, не доведи Господи, появится черный слуга Мокаты, о котором я тебе рассказывал, избегай встречаться взглядами. Слышишь? Следи за руками, бей, а еще лучше — пинай — в живот. Со всей мощью, друг мой, безо всякой пощады.
— О’кэй.
Мгновение спустя они сбежали по следующему отрезку лестницы. Холл пустовал, но из-за прикрытых створок двери, уводившей в салон, доносился негромкий шум оживленной общей беседы.
— Скорее, — понукал герцог. — Того и гляди, Мокате наскучит ожидать, и он отправиться разыскивать Аарона.
— Верно...
Рекс, полусогнувшийся под тяжестью ноши, проворно спустился по нескольким последним ступеням, а де Ришло уже достиг середины холла, когда из вестибюля внезапно выскочил глухонемой лакей.
Выскочил — и замер. Бледно-зеленое лицо превратилось в недвижную маску изумления. Все последующее стряслось во мгновение ока.
Метнувшись в сторону, глухонемой миновал герцога, точно хорошо обученный центральный нападающий; склонил яйцевидную голову и ринулся на Рекса с неукротимой яростью атакующего быка.
— Шалишь! — резко процедил де Ришло, подставляя ногу.
Лакей, хоть и выказывал изумительное проворство, не успел перепрыгнуть нежданно возникшее препятствие и непременно свалился бы, но герцог перехватил кисть его руки, рванул к себе, развернул противника и нанес рубящий удар по затылку ребром своей сухой, крепкой ладони, опрокидывая глухонемого окончательно, заставляя удариться теменем о деревянную обшивку стены.
Раздалось болезненное, визгливое хрюканье. Лакей покатился по полу, но сумел подняться вновь и, шатаясь, точно пьяный, побежал к салону. Рекс и герцог уже мчались по темной аллее и несколько мгновений спустя распахнули дверцы испано-сюизы.
— Слава Тебе, Господи! — выдохнул де Ришло. — Еще минута, и дьявольское сборище разорвало бы нас в клочья. Живьем они Саймона забрать не позволят. Обойдемся без дозволения...
— Надеюсь, вы знаете, что делаете, — буркнул Рекс, вталкивая Аарона в автомобиль, укладывая на заднем сиденье. — Ибо так недолго и в каталажку загреметь. Побоище в чужом доме, а?
Шофер едва сдержал изумление, когда сдержанный, невозмутимый де Ришло, неизменно ждавший, пока его колени укутают меховой полстью, поднесут огня к зажатой в зубах гаване и хорошенько прогреют двигатель, рухнул рядом, захлопнул дверцу и рявкнул:
— Гони!
* * *
Старый Седрик угас первым. Комар — крохотное создание, докучное, но вполне безобидное, коль скоро ваши руки свободны, а летучих кровопийц немного. Только ежели человека раздели донага и намертво примотали к толстенному вязу, а летучая тварь садится на него десятками тысяч, то четыре с половиной литра крови оказываются высосаны дьявольски быстро.
Свен-Заячья Губа мычал и рвался прочь от шершавого ствола, но смоленое вервие оказалось преотменно крепким, а крохотные жальца язвили куда быстрее, нежели сокращались онемевшие, судорогами сведенные мышцы бедняги. Люди Бертрана де Монсеррата знали свое дело досконально, и никто, пойманный и связанный понаторевшими в душегубстве латниками, не мог надеяться на избавление собственным промыслом. Свен терял кровь, проклинал все на свете, ослабевал и понемногу утрачивал последний интерес к происходившему. Комары толклись в воздухе полупрозрачной тучей, уныло звенели, опускались на голое, обретавшее мраморный оттенок тело, досасывали красную жидкость, слабо ходившую по сжимавшимся жилам. Комарам хотелось есть, комары понятия не имели о страданиях сытного блюда, а угрызения совести комарам вовсе не свойственны...
Орвинд, на благо свое, потерял разумение сразу. Седоусому капитану чем-то не полюбилась физиономия молодого разбойника, он привычно и равнодушно шваркнул по ней здоровенной пястью и невольно избавил лесного бродягу от предсмертных мучений. Тяжелая была у капитана рука, многажды испытанная в схватках потешных и настоящих, великою кровью обагренная, и ни самомалейшего снисхождения не ведавшая.
Нудный комариный зуд стоял над прогалиной. Сумерки сгущались, вечерняя мгла вязла в сплетении ветвей, резко выделявшихся на фоне меркнущего неба. Изо всех, оставленных Бертраном де Монсерратом в живых, лишь Ульф-Громила продолжал дышать, ибо крепостью отличался почти бычьей, а нервная выносливость в подобных случаях служит отнюдь не к добру, продлевая муки, но вовсе не суля избавления от гибели.
Холодная ночь бесстрастно мигала над головой Ульфа голубоватым блеском предвечных звезд. Громилу сотрясало крупной, неудержимой дрожью, великан принимал неотвратимое с от рождения присущим безразличием, но выносить озноб, пронимавший до мозга костей, оказывалось не под силу даже ему. Окаянный, окаянный!.. Страшно гореть заживо, — но костер пожирает человека за считанные минуты, а смерть от холода и летучих кровососов дольше — и злее. Окаянный Монсеррат! Окаянная судьба! Окаянный король, предавший целую страну огню и мечу, обрекший простого, неповинного парня лютому придорожному душегубству, сделавший прирожденного пахаря, земледельца, прилежного труженика безжалостным бандитом, стяжавшим всеобщую ненависть и накликавшему на себя проклятия несчетных жертв!.. Вот она, расплата. Вот он, конец богомерзкого пути. Вот они, изощренные наставления Торбьерна — славного бойца и гнуснейшего злодея; вот тебе вдовьи слезы, вот тебе сиротские стенания, вот они, разъятые на части пленники, вот зарытые по лесным трущобам плоды грабительских подвигов, вот тебе...
Утробный, протяжный вой зачался где-то в глубине болот, взлетел, разнесся, отразился от древесных крон, пополз по скрытой сумраком земле — протяжный, нестихающий, близящийся. Тупым и спокойным человеком был Громила Ульф, ни Бога, ни черта не боявшимся, ни от меча, ни от копья не шарахавшимся, в глаза супостатам глядевшим бестрепетно, — и ныне трясшимся, что твой осиновый лист, на вечернем холоде сырого, безмолвного леса, — а все ж таки вздрогнул и распахнул тяжелеющие веки.
Ибо волков на пространствах юго-западной марки и впрямь не водилось искони.
* * *
— Несите в библиотеку! — распорядился герцог, бросив привратнику несколько быстрых, мало вразумительных слов насчет внезапного недомогания, приключившегося с другом. — А я кой-чего принесу из ванной, и попытаемся привести господина Аарона в чувство.
Рекс послушно кивнул и оттащил Саймона в комнату, памятную всякому, кто удостаивался чести хоть раз попасть сюда. Не размеры библиотеки, не роскошь убранства привлекали внимание посетителя в первую очередь, но уникальная коллекция редкостных предметов, любовно собранная де Ришло на протяжении долгих лет. Тибетский будда восседал в бронзовом цветке лотоса; древнегреческие статуэтки, тронутые патиной, теснились на кедровых полках; чеканные рапиры из толедской стали соседствовали с мавританскими кремневыми пистолетами, чьи полированные рукояти были инкрустированы бирюзой и золотом; иконы древнерусского письма, в окладах, выложенных драгоценными камнями, резные слоновые бивни, вывезенные из поглощенных джунглями индийских городов, африканские маски, ассегаи, луки...
