— Никогда я не хотела быть твоей дочерью, — прошептала она. — Твоей — да, но не дочерью.
Шин Моррисон вернулся в страну-под-горой с песней на устах и свалившейся с сердца тяжестью. Город понес огромные потери, но выстоял в борьбе с крестоносцами, и ему довелось видеть, как эльфы вновь вышли на войну во всем своем величии. А самое главное — его путеводной звездой стала музыка, как это было всегда до его смерти и появления в Шэдоуз-Фолле. На площади он спел вместе со своими друзьями, и был такой драйв, противостоять которому враги не смогли, и вновь, пусть ненадолго, ожила его легенда.
Моррисон шагал по подземным туннелям, широко улыбаясь и напевая старую песню, и радовался великому дню своей новой жизни.
Туннели были совсем пустынными, и вскоре Шин понял, что лишь его голос звучит в неподвижном воздухе подземелья. Он прервал песню, остановился и прислушался. Шин только сейчас заметил, что шел в бледном световом круге, будто выхваченный лучом слабого прожектора. Моррисон нахмурился и огляделся. Не было даже блуждающих огоньков, которые всегда освещали ему путь. Он отправился дальше, и круг света двинулся следом.
«Странно, — подумал Шин. — Давно пора бы уже встретить первые признаки подземной жизни, какого-нибудь кобольда, например, или свисающих со свода и стен червей».
Но вокруг не было абсолютно ничего. И никого.
Он прибавил шагу.
Моррисон дошел до огромной оскаленной морды Сторожа, сверху донизу перекрывающего туннель. Бледно-серый камень побелел и растрескался, будто годы наконец взяли свое. Страшные челюсти были распахнуты, глаза невидяще смотрели поверх головы Моррисона, и что-то подсказывало барду, что теперь это всего лишь бездушный камень, ничего более. Сторожа больше не было. Шин прошел сквозь челюсти и вдруг рванулся бежать — не от чего-то в туннеле, но из-за жуткой догадки, сжавшей сердце невольным страхом. Он бежал все быстрее и быстрее, словно пытаясь обогнать переполнявшие его сомнения и страхи, и наконец влетел в большую пещеру, в которой был замок Фэйрии.
Пустынный и безмолвный, перед ним простирался двор. Моррисон глубоко вздохнул и вздрогнул от густого запаха тления. Медленно он прошел через высокие железные ворота и снова вздрогнул. Воздух, всегда неприятно жаркий и влажный, сейчас был холодным — холодным, как в могиле. Буйные прежде заросли погибли и гнили, будто процесс разложения начался много недель назад. Скульптуры причудливых существ и эльфийских героев лежали на боку, упав под весом обвивавшего их плюща. Всюду виднелись останки маленьких тел — все, что осталось от животного мира, наполнявшего джунгли. Осторожно Моррисон осмотрел несколько тушек, но так и не понял, что вызвало их смерть.
Он пошел дальше и наткнулся на двух стоявших лицом к лицу эльфов, обвитых завядшими розами, — шипы вонзались в их бесцветную плоть. Глаза эльфов были закрыты, и груди не вздымались — эльфы были мертвы. Моррисон нерешительно тронул одно из тел, и оба эльфа повалились на землю, будто два сухих деревца, укутанных хрустящим саваном мертвых роз. Шин опустился на колени перед ними и вновь не увидел никаких видимых причин смерти. Плоть была холодна и жутковато упруга на ощупь. Моррисон поднялся, тяжело дыша и качая головой и отказываясь верить своим глазам.
Он снова бросился бежать, продираясь сквозь мертвые джунгли. Он кричал о помощи — чтобы хоть кто-то пришел, хоть кто-то ответил ему, но никто не пришел, никто не откликнулся. Голос барда был единственным звуком в зловещей тишине, что его окружала. Годами показались минуты, что Моррисон пересекал двор. Наконец он подбежал к высоким узким воротам дальней стены — они были распахнуты, словно не было больше нужды держать их на запоре.
Моррисон вошел в Каер Ду, последний оплот Фэйрии. Он быстро миновал каменные коридоры, время от времени продолжая звать, но по-прежнему никто не откликался. Иногда ему попадались эльфы, вплавленные в каменные стены. Все они были мертвы. Так добрался Моррисон до самого Двора Унсили, места собраний эльфов, и остановился перед широкими двойными дверями, чуть приоткрытыми и словно предлагавшими ему толкнуть их и посмотреть, что за ними скрывается. Частичка души Моррисона противилась этому, она кричала ему: не надо, беги отсюда, лучше не видеть правды, которую ты предчувствуешь!.. Но он не мог убежать. Он должен знать. Шин толкнул двери, и створки медленно пошли в стороны.
Шин Моррисон ступил за ворота Двора Унсили, последнего пристанища эльфов, и нашел их распростертыми на полу в своих ярких мантиях — словно неисчислимая стая мертвых райских птиц. Их были здесь сотни сотен, грациозно лежавших, будто они всего лишь прилегли отдохнуть и забылись сном, пробуждения от которого не было. Моррисон, осторожно переступая через тела, медленно пробирался вперед. Чем больше он озирался по сторонам, тем сильнее росло отчаяние — ни в одном из лежавших тел не было ни признака жизни. Все эльфы были мертвы.
Так он дошагал до двух тронов на пьедесталах. На них по-прежнему восседали король Оберон и королева Титания, неизмеримо величественные, несказанно красивые… И мертвые. Они держали друг друга за руки. Рядом с ними был Пак, единственный уродливый из всех эльфов. Он висел на самодельной грубо сколоченной виселице и медленно вращался из стороны в сторону, будто тело его двигал неощущаемый ветерок. Толстая веревка глубоко врезалась ему в шею, но лицо Пака было безмятежно спокойным.
Моррисон забрался на пьедестал, нерешительно коснулся сплетенных рук Оберона и Титании, и сердце его чуть не разорвалось от горя — так холодны они были. Отвернувшись, он посмотрел на Пака, и эльф приоткрыл глаз и подмигнул ему.
Моррисон вскрикнул от неожиданности, соскочил вниз и осел на пол. Сердце его бешено колотилось, и лицо застилал пот. Пак тихонько хихикнул, продолжая болтаться на виселице. Моррисон с трудом поднялся на ноги.
— Идиот! — выкрикнул он. — Я думал, ты мертвый. Думал, вы все погибли.
— Погибли, погибли, — небрежно проговорил Пак. — Вернее, они погибли, а мне это еще предстоит, и довольно скоро. Я специально дожидался тебя, маленький человек, чтобы сказать тебе свое последнее прости. Увы, дни эльфов подошли к концу, в живых остался я один, и сейчас я тебе открою, от чего и почему мы погибли. Ты всегда мне очень нравился, и нравилась та радостная свежесть, что ты приносил ко Двору вместе с твоим человеческим умением удивляться и человеческими песнями. Ты понятия не имеешь, каким невыносимо тоскливым стало бессмертие. И я решил чуть задержаться, попрощаться с тобой и поблагодарить за все, что ты подарил нам. За твой последний подарочек.
— Ничего не понимаю, — ошеломленно проговорил Моррисон. — Что здесь произошло?
— Мы решили умереть. Мы жили и не замечали, в какой пришли упадок со времен нашего расцвета. Тогда мы были выдающимися, прославленными и непобедимыми на полях сражений. Мы боролись со всеми существовавшими тогда расами и со многими, которых ныне не существует, и никто был не в силах противостоять нам. Со временем мы достигли того этапа, когда единственным противником, заслуживающим нашего внимания, сделались мы сами. Но к этому времени мы создали оружие такой разрушительной силы, что, будучи обращено против нас самих, оно неизбежно нас же и уничтожило бы. И вот мы отвернули свое лицо от темных военных игр, спрятали оружие в такое место, откуда его трудно было достать, и замкнулись в себе. И ты видел, к чему это привело. А привело это к упадку — от великой славы низвергнуло к такому положению, что мы даже и не помнили, как когда-то были иными. Затем явился ты, маленький бард, и помог нам вспомнить. И вспомнив, мы поняли, что прежними уже никогда не будем. Битва, на которую ты нас поднял, была прекрасна! Множество людей и всевозможных существ пало под ударами нашей науки и нашей разящей стали, чтобы уже никогда не подняться. Восхитительным было упоение славной битвой и разрушением! Единственным недостатком было убийство невинных и мародерство, но мы простили их вам в благодарность за тот азарт охоты, который вы нам подарили. Мы наслаждались вновь обретенными древним трепетом, древними наслаждениями, мы торжествовали и упивались своей смертельной мощью. Но, вкусив волчьей радости разрушения, эльфы не могли оставаться овцами и никогда бы ими не стали. Поэтому мы решили уйти из жизни достойно, на высшей точке полета, на пике нашей истории. Мы знали, что лучшего дня в нашей жизни уже не будет. И мы возвратились домой, попрощались, легли… и умерли.
