Он сказал, как он счастлив встретить ее, так как только мысль иногда видеться с нею делает его жизнь в маленьком городке выносимой.
Монхита удовлетворенно улыбалась. И эти ее улыбки и манера играть искусственным цветком в волосах заставляли нас вновь видеть перед собой Франсуазу-Марию. И мне даже показалось противоестественным, что мы должны употреблять столько усилий, чтобы овладеть ею, когда она так давно уже была нашей.
— Разве наш Ла Бисбаль — такой плохой город, — спросила она, — что вам скучно здесь жить?
— Не хуже других городков вашей страны! Но мне здесь недостает всего: наслаждения итальянской оперой, общества людей моего круга, балов, казино, прогулок на санях с прекрасными женщинами…
Эглофштейн сделал паузу, чтобы дать Монхите время живо представить себе удовольствия большого света: балы, катания на санях, итальянскую оперу. И продолжал:
— Но в вашем обществе я не скучаю обо всем этом и доволен, что могу вас видеть!
Монхита не нашлась сразу, что ответить, и покраснела от удовольствия и смущения. Но дон Рамон д'Алачо крикнул из соседней комнаты:
— Благодарю вас, господин капитан, за ваши дружеские слова, которые я сейчас услышал!
Открытие, что отец Монхиты слышал каждое слово разговора, сбило Эглофштейна и лишило его уверенности. Он занервничал без особой причины. И поскольку девушка все еще молчала, он сказал — еще в очень мягком тоне, но уже с внутренним раздражением:
— Вы не знаете, что мне ответить? У вас не найдется слова для меня? Хорошо, я увижу это по движению плеч. Значит, я недостоин ответа…
Монхита живо закачала головкой. Она выглядела испуганной, и ей было чего опасаться — капитан мог стать ее недругом, а она видела его ежедневно за доверительной беседой со своим любовником.
— Вы всё молчите, — тихо продолжал Эглофштейн. — Я знаю, вы втайне смеетесь над жаром, который сами пробудили во мне. Одним взором ваших горящих глаз, одним нечаянным движением вашей головки, каким вы откидываете непослушный локон, он вечно спадает вам на лоб…
— Не обращайте внимания на мои волосы! — быстро сказала смущенная Монхита и оправила их, видно радуясь, что Эглофштейн больше не сердится. Это дурацкий порыв ветра перепутал мне их, когда я бежала сюда по улице…
Эглофштейн, не очень знавший, что бы сказать еще, ухватился за эти слова.
— Ветер! Я уже ревную к этому ветру! Ему дозволено гладить ваши волосы, щеки… целовать ваши уста, а мне — нет, невозможно…
Монхита залилась румянцем, не находя слов. Но тут донесся голос Иосифа Аримафейского.
— Дон Рамон! — жалобно взмолился он. — Долго ли мне еще так стоять? Я хочу домой…
— Терпение! Еще полчаса. Я должен использовать время, пока яркий свет.
— Еще полчаса? Ей-богу, это слишком. Меня мать ждет дома — с блюдом сарагосских бараньих отбивных.
— Бараньи отбивные из Сарагосы? — включилась в разговор иерусалимская дама, косясь на накрытый стол. — Это в масле, с перцем и луком!
— Не думай о лакомствах, черт побери! — крикнул дон Рамон. — Стой как стоишь, не двигайся. Это делается во благо всех католиков!
Там опять стихло, и Эглофштейн решился продвинуться с Монхитой еще на шаг. Он осторожно взял ее руку, слегка пожал и удержал в обеих ладонях.
— Я чувствую тепло вашей руки… Она уже не холодна и не безразлична в моих руках. Могу я считать это залогом, что вы не откажетесь исполнить мое желание?
Монхита — не глядя на него:
— Какое?
— Что вы сегодня проведете со мною один час?
— Это — нет, этого нельзя! — резко бросила Монхита и вырвала руку.
Я увидел разочарованную гримасу на губах Эглофштейна, и мной овладело нетерпение, ибо все его красивые слова ничему не послужили.
— Выслушайте меня, Монхита! — воскликнул я. — И я тоже влюблен в вас, и вы это, верно, заметили…
Монхита обернулась ко мне, и лицо мое запылало под ее взглядом. Кажется, она улыбнулась — дружелюбно или насмешливо, не знаю, — я не смотрел на нее.
— Да сколько вам лет? — спросила она.
— Восемнадцать!
— И уже влюблены? Сохрани вас Бог!
Я уловил ее тихий, веселый смешок и почувствовал, как жаркий стыд и гнев заливают меня. Ведь она-то точно была моложе меня!
— Желаю вам счастья и удачи в ваших капризах! — воскликнул я. — Но вы должны знать, что я уже привык силой добиваться того, в чем мне отказывают из-за молодости!
Монхита мгновенно перестала смеяться.
— Вот что, молодой господин! — бросила она гневно. — Это вам не принесет славы. Пусть я не мужчина, но я умею защитить себя. И довольно болтать!
Эглофштейн бросил на меня свирепый взгляд.
— Лейтенант Йохберг просто неудачно пошутил, — сказал он, и я ощутил крепкий пинок в голень под столом. — Заткнись, осел, ты всех нас погубишь… Нет, Монхита, он никогда не забудется так, чтобы совершить насилие над дамой!
— Признание в любви, — строго ответила Монхита, — должно быть деликатным и нежным. А этот господин просто груб…
— Да, я неделикатен! Я — не нежен! Ибо я люблю вас так, что…
Эглофштейн пресек мой порыв новым ударом ноги под столом. Я помолчал чуть-чуть, как во сне слыша препирательства в мастерской дона Рамона.
— Не поворачивайся спиной! У библейского героя она не была такой сутулой! И если ты не перестанешь глотать слюну, кашлять, чесаться и зевать, я никогда не закончу! Стой, наконец, как я тебя поставил!
И я вновь открыл рот:
— Я люблю вас и не нахожу слов, какие мог бы сказать вам…
— Вы еще очень молоды, — уже спокойно возразила Монхита. — А в любви новичкам трудно… Но вы еще научитесь обращаться с порядочными женщинами, когда будете постарше.
Я смотрел на нее, и вся моя злость улетучивалась, потому что эта женщина говорила мне такие чужие, презрительные слова таким знакомым голосом.
Но и капитан Брокендорф не утерпел, чтобы не попробовать взять дело в свои руки и довести его до конца согласно своему желанию.
— Почему вы хотите отказать нам в небольшом удовольствии, которое так легко и охотно и так часто доставляли полковнику? — нагло спросил он.
— То, что вы говорите, постыдно…
— Постыдно? Вовсе нет. О нет! У нас на родине вовсе не постыдно, а вполне принято добиваться этого от женщины!
— Зато у нас, — отрезала Монхита, — принято отказывать в таких вещах!
— Да что, в самом деле, — нетерпеливо закричал Брокендорф, — вы нашли в нашем полковнике? Он и не молод, и собою не хорош. Ничто в нем не может доставить удовольствие молодой девице. Кроме того, у него мигрень, и я часто вижу в его комнате пилюли…
