Аура — да. Ауры нет.
В смысле — мёртв?
В первые мгновения вопрос у меня был только один: как на это реагировать? Ведь… как?
Вот… тело. Однокурсник лежит — как будто живой, просто уставший несильно. Однокурсник, которого я практически не знала, так, что-то вроде «есть Дарька, он вот такой». Тихий, милый, довольно скучный парень, учится, живёт, никого не трогает. Что с ним может случиться?
А оказалось, что что-то может…
Он не я, единственная дочь могущественного безумца. Он не Вера, он не подлежит уничтожению. Он — просто Дарька, Дарьян Немейский, один из многочисленных детей вдовой ни на что не влияющей, обедневшей и никому не нужной княгини, он учится на никчёмном факультете для тех, кто колдовать нормально не умеет, и он точно, совершенно точно не опасен. И никому не нужен.
Как он мог умереть?
В смысле? Как это?
— Про защиту спрашивать бессмысленно, — заметила Вера.
Я вышла из ступора.
Контура, да, не было.
Я посмотрела на Веру: как реагирует она? Мне же надо просто повторить, да?
Вера не реагировала никак. Вернее, была абсолютно спокойна. Подошла, продиагностировала Дарьку плетением. Спокойно сообщила:
— Ни ран, ни прочих следов. Убит «большим одеялом», именно им. Вопрос только в том, как.
— Почему — вопрос? — тупо спросила я.
— Потому что убийца должен был как минимум касаться его ауры своей оголённой кожей.
— И?
— И на полу только наши следы.
Я посмотрела вниз. Пол был очень-очень пыльным, видимо, Сорьфа Брячиславовна даже не подметала. Что неудивительно, она же такая старая. Может, уже и не может. И на полу были только наши следы.
И тут я вспомнила:
— А где Сорьфа Брячиславовна?
Вера прислушалась. Принюхалась.
— Не в доме. Ушла. Думаю, довольно давно.
Я удивлённо на неё посмотрела.
— Ночью я её видела. Когда приходила. Она вышла, дурь какую-то несла, как укуренная…
Вера вздохнула.
— Сбегай старосту позови.
Я пошла, благо, идти было недалеко. Привела.
И вдруг осознала: больше никто не скажет мне не коверкать его имя. Не посмотрит укоризненно на мой беспорядок и не поморщится на дурацкие шутки. Я его не знала совсем, мы, даже поехав вместе на практику, едва перекидывались парой слов, а иногда не общались по несколько дней. В школе вообще не общались — зачем нам? Он меня немного недолюбливал, но хорошо это скрывал. Ну, это неудивительно, все меня за отчима недолюбливают, как будто я какое-то его продолжение. Он хотя бы скрывал это, и на том спасибо. Ещё я помню, в школе над ним шутили, но незло, а больше я ничего не помню. Но…
Вера за руку отвела меня к моей вдове, объяснила ей что-то, пнула хотевшего что-то сказать Теана. Оставила меня рыдать на полу у кровати Геверы Вельгиевны — Теану я это точно показывать не хотела.
Я ведь не знала его совсем. А теперь почему-то так жаль… И жаль, что я его не знала, почему-то…
У него же вдовая мать и пять сестёр. Старшей из которых семь. Они там спокойно сидят в своём замке и не знают, они пока ничего не знают…
Почему смерть существует, почему?
Мама…
В какой-то момент в комнату вошла Вера. Посмотрела на меня и накрыла каким-то плетением — я не успела ни щит выставить, ни даже распознать, что это.
***
Плакать всё равно хотелось. Смерть — так близко — была невыносима. И я снова вспоминала маму, будто наяву видела её улыбку, и уже рыдала не по Дарьке, а по маме, и в какой-то момент в комнату снова вошла Вера, посмотрела на меня странно, но не усыпила, а дала что-то выпить.
— Легче?
Легче было. Все эмоции и чувства как будто отрезало. И появилось какое-то неприятно большое количество энергии. Благодарить её за всё это совершенно не хотелось, но да, теперь я ожила и перестала думать.
— Похороны завтра, — сообщила она. — Тело мы в школу не повезём, мать захочет — перезахоронит.
— У неё денег нет.
— Твой отчим пришлёт. Я ему скажу.
— Действительно.
Вера была спокойна, как дерево. Никаких эмоций ни на лице, ни в голосе, ни в глазах. Так странно. Наверное, тоже что-то выпила.
— И я переезжаю к тебе, — твёрдо сказала она. — Выгнать не получится.
— Ладно.
— И ты прямо сейчас идёшь и помогаешь мне собраться.
Собраться… Кажется, я начала соображать.
— Вер… — осторожно начала я. — А что со взрывником?
— Должно быть всё относительно неплохо. — Она приободрилась, улыбнулась, а значит, искренне в это верила… и, значит, ничего такого успокоительного не пила. Как-то это пугает немного, если честно. — Я вчера его освежевала, почистила кости, замариновала мясо, и даже защитила всё, и не контуром каким-то, а вполне себе сложными плетениями, на себя замкнула…
— Когда это ты успела? — поразилась я.
Нет, ну мясо-то магически можно замариновать, не вопрос, быстро и вкусно… не в этом случае, но всё же, но вот всё остальное…
— Обижаешь. Я почти профессиональный целитель, а мы должны всё делать быстро и чётко. Так вот, я его освежевала, почистила кости и шкуру, замариновала мясо, защитила всё, и ещё для верности спрятала всё в сумку, на которой тоже стоит сильное плетение, замкнутое на меня, и повешен тот милый амулетик, который ты мне на позапрошлый день рождения подарила, помнишь?
Помню. Действительно, довольно милый, у любого, кроме Веры, при попытке открыть сумку физически или магией замёрзнут руки. Ну как, замёрзнут, при полуденном июльском солнцепёке за пять минут попыток окоченеют так, что придётся ампутировать. А если пытаться магией, то и того быстрее. Действительно, взрывник всё ещё имел шансы оставаться нашим, несмотря на то, что я сильно сомневалась в её способностях накладывать защитные плетения.
— Ага. Давай сейчас. Время людное, ещё пока светло, да и не надо это самое время терять.
Я взяла меч, проверила, все ли надетые вчера в спешке защитные побрякушки на мне. Мы сказали Теану подождать и сообщили весьма приятную новость о том, что Вера будет жить с нами, в паре общих и максимально неинформативных фраз описав ситуацию. (Он, наверное, всё равно уже всё знал, но мы на всякий случай.) И, узрев выражение неописуемого восторга на её лице, поспешили как можно быстрее ретироваться, предпочтя этому поистине прекрасному человеку компанию неведомого кошмарного врага. Гевера Вельгиевна проводила нас очень недобрым взглядом, явно отметив количество оружия и амулетов, а так же степень нахмуренности рож, но промолчала, и спасибо ей на этом. Как только мы оказались на улице, она заперла дверь и, судя по звукам, ещё чем-то подперла. Интересно, обратно она нас вообще пустит?
Собака сидела у своей будки. В её тёмных глазах мелькали зелёные огоньки. Интересно, что скажет Гевера Вельгиевна, если я убью её собаку? Впрочем, вряд ли это сильно поможет — сколько здесь других таких же? А ещё крысолаков, воротленов и их и не только их гибридов с разными другими животными. Учитывая, что за рекой почти сразу начинались Подрожные леса, а сразу за ними находились довольно тёмные и по большей части неисследованные Высыльные горы, наполняющие эти самые леса нечистью и нежитью всех мастей и размеров, я бы не удивилась, если бы тут даже белки были такими же мило-зеленоглазыми. Правда, через Душицу всё это разнообразие почему-то перебираться не спешило, и селу больше проблем приносил другой, ближний лесок с противоположной стороны, прямо за моими окнами. Но с его обитателями селяне научились справляться сами, старинным вило-рогатинным способом, и только в августе, в самый предспячечный разгул летней нечисти, в село приезжали на практику разномастные студенты, учившиеся не настолько хорошо, чтобы практику им засчитали автоматом. Собственно, мы с Верой в первый же день обсыпали село по контуру пеплом семнадцати трав, вываренных с собачьими костями, сушившихся восемь дней в тёмном и тёплом месте и сожжённых на вторую ночь после полнолуния, сделали на стволах некоторых крайних деревьев пометки мазью из бересклета, полыни и чистотела, подновили начерченные и регулярно заново ровняемые многими поколениями студентов рунические зарубки на осинах, и собирались дальше жить себе спокойно, маяться дурью и радоваться последним летним дням. На гибридов в селе мы внимания не обращали — думали, что они, обычно не опасные и долго живущие с людьми, проблем не натворят. Кто ж знал, что в эдакой глухомани заведётся на голову больной некромант?
