Он уже хотел убить младенца поленом, когда тот заплакал, и его дыхание было подобно снежному урагану неистовой силы; ураган взрезал на мальчике кожу и заморозил хлынувшую кровь, и последнее, что он увидел в жизни, – мир, покрывающийся белым саваном. Вот рассказ о том, что бывает, когда лед выходит из темноты…
Голос Бена затих. После долгого рассказа голова шла кругом, и теперь, когда он закончил, стало немного неловко. Он заметил, что огонь в камине почти догорел. Тут мистер Миллиган пришел в себя и подкинул в камин угля из ведерка, оживляя пламя.
– Вот это я понимаю, высший пилотаж, Бен, – произнес он. – На твоем месте я бы все это записал и попробовал опубликовать.
Тетушка Бена хлопнула себя по коленям и рывком поднялась с места.
– Собирайся, Бен. Я и так позволила тебе остаться дольше, чем следовало. С вашего позволения, я включу свет. А то ничего не видно.
Миллиганы еще щурились от яркого света, когда она уже принесла из прихожей пальто Бена и сунула его руки в рукава. Она ничего ему не сказала, пока Миллиганы не закрыли за ними дверь.
– Откуда ты это взял?
Она имела в виду его сказку.
– Мне дедушка рассказывал, – ответил Бен то, что больше всего походило на правду.
– Ладно, надеюсь, ты это забудешь. В твоем возрасте нечего увлекаться подобной чепухой. Тебе будут сниться кошмары – и мне, кстати, тоже. Ты уж меня извини, но я спрошу у твоего учителя, какие книги он порекомендует тебе читать.
– Мама с папой позволяли мне читать все.
– Насчет твоей матери я бы не стала утверждать наверняка, – ответила она и прибавила, смягчаясь: – Я ведь не смогу как следует о тебе заботиться, если буду постоянно за тебя бояться, понимаешь? Ты и без того пережил достаточно, и нечего забивать себе голову глупыми сказками. Будешь читать их, когда станешь старше, раз уж тебе так надо, но я уверена, что к тому времени ты их перерастешь.
Она ошибается, подумал Бен, и во многом, хотя он не смог бы сказать, в чем именно. Даже если она будет указывать ему, что именно читать, она не в силах добраться до историй у него в голове. А там были и другие, которые проявятся в нужное время, не сомневался Бен. Туман приглушал свет уличных фонарей, превращая пространство за ними в темную тайну, разгадать которую он не мог, даже подходя ближе. От этого зрелища, подкрепленного его размышлениями, он едва не задыхался в радостном ожидании. Может, и нет нужды искать последнюю книгу Эдварда Стерлинга. Может, он так часто перелистывал ее, что вся суть книги уже перешла в его сознание и дожидалась, пока он поймет.
В Ночь Гая Фокса небо раскрасили многоцветные огненные фонтаны, затмившие звезды. В магазинах уже продавалось все для Рождества, и витрины сверкали искусственным снегом, как обещание снега настоящего. В школе тоже начали рано готовиться к Рождеству, проявляя мало добросердечности, зато умножая число вопросов, на которые дети должны были отвечать без запинки, чтобы на них не наорали или даже что-нибудь похуже. Бена ждало первое Рождество без родителей, и он чувствовал, что его горе только и поджидает момента, чтобы выплеснуться наружу. В некоторые ночи, когда он молился перед фотографией, губы у него так дрожали, что он не мог даже шептать.
В оставшиеся до Рождества недели тетушка изо всех сил старалась утешить его. В первые выходные декабря она развесила по дому украшения, балансируя на верхней площадке стремянки, которую Бен придерживал за ножки. Впервые в жизни она купила елку, норвежскую ель высотой с Бена. Та наполнила дом прохладным хвойным ароматом, и на ковре заблестели хвоинки, как от деревьев из Леса Стерлингов в их доме в Старгрейве, но все было не так, хотя Бен не мог определить, в чем именно. И платные Санта-Клаусы в универмаге: толстяк, чихавший так же часто, как хохотал, и худой, которому была велика борода, – никак не помогли воскресить радостное предчувствие, охватывавшее его в это время года в Старгрейве, хотя оба они гладили его по голове и бормотали что-то невнятное, как и положено таким Санта-Клаусам, когда он просил принести ему астрономический телескоп. Он знал, что это просто люди, наряженные так, как тот, кого не существует, но причина была не в этом – он еще на прошлое Рождество узнал, что Санта-Клаус ненастоящий.
Вскоре мистер О’Тул взялся готовить школу к праздникам. Когда вы будете открывать подарки и есть рождественские угощения, надрывался он, надо думать о Сыне Божьем, отправленном на землю страдать, потому что люди стали такими греховными, что никакая меньшая жертва не смогла бы искупить их грехи. Он утер слюну с губ большим носовым платком из грубой ткани и обвел актовый зал покрасневшими глазами.
– Неужели у вас нет души? – возопил он, едва не срываясь на визг. – Все подходите по очереди к яслям и думайте о благословенной матери Христа, которой предстояло увидеть своего единственного сына, подвергнутого бичеванию, увенчанного терновым венцом и прибитого к кресту, где он умер, испив уксус вместо воды. И я увижу слезы еще до окончания собрания, а если нет, я знаю, как их вызвать!
Ясли размером и формой напоминали кроличью клетку. Обложенную соломой колыбель окружали три одинаковых овечки из игрушечной фермы, два пластмассовых пастуха и Дева Мария с посеревшими от слоя пыли волосами. Над всем этим великолепием висела вырезанная из фольги звезда, один луч которой печально обвис. Колыбель и спеленатый младенец в ней были непомерно большими для такого окружения, и Доминик уверял Бена, что, если младенца посадить, он вякнет «ма-ма». Но сейчас, тащась мимо яслей, Доминик все-таки испустил тяжкий вздох.
– Достань носовой платок, мальчик, – проворчал директор вполголоса, похоже, не без зависти одобрив представление Доминика. Перед Беном оставалось всего три девочки, которые почти разом зашмыгали носами, и Бен вдруг понял, что окажется первым ребенком, не сумевшим заплакать, неспособным отреагировать на ясли, нелепое наполнение которых, похоже, было проверкой на силу веры. Но его испугало не столько это, сколько вид директора, сверкавшего глазами из-за яслей. Если то, что изображали эти ясли, было правдой, зачем же нужно, чтобы люди, подобные мистеру О’Тулу, запугивали других, заставляя верить? Как можно допустить, чтобы кто-то вытворял такое ради Него? Вопросы пугали его больше, чем директор, и он, к собственному изумлению, разрыдался, поравнявшись с яслями.
Сначала ему показалось, он просто оплакивает родных, понимая, что никогда больше не встретит Рождество
