прозрачная пелена, и глаза пронзило жжением, и Джей, сопротивляясь до последнего, всё-таки закрыла глаза.
Открыла. Гости были на месте. Все.
Кроме детей. Дети подошли ближе, продолжая улыбаться, смотреть на неё красными глазами и не моргать.
Дети Хоуков. В дырявых обносках и с неудачно постриженными короткими волосами. Девочки, неотличимые от мальчиков.
– Не приближайтесь, – пробормотала Джей, вытянув вперёд руки.
Если они подойдут ещё ближе, она будет драться. Измельчит их в пух и прах.
«Если они вообще не плод твоего воображения».
Заткнись, заткнись, заткнись!
– Чего вы хотите? Вам мало того, что стало с деревней? Вам мало?
Джей тряслась, и мир трясся вслед за ней. Небо заплакало пеплом, и он пристал к её лицу и жёгся, опаляя кожу.
Она хотела верить, что Белая Земля плакала и тряслась вместе с ней, – но Белая Земля умерла, и она стояла на её могиле, защищая остатки того, что уже никогда не спасти.
Отец вернётся.
«Отец не вернётся, ему неоткуда возвращаться».
– Чего вы от меня хотите… – зашептала она.
Говорить громко она уже не могла: болело горло, болели связки, и голос хрипел и трясся, и всё тряслось в этом мире, всё, кроме чёртовых гостей. Гости стояли ровно и недвижимо. Смотрели. Ждали. Дети улыбались.
Чёртовым детям надо свернуть головы.
– Вам весело, да? Весело наблюдать, как мы умираем? Вы знаете, что я бы и так умерла, и с удовольствием, но никто, кроме меня, не защитит эту деревню от вас, подонков!
«Нельзя защитить то, что уже мертво».
– Пока я жива, всё ещё можно спасти, – пролепетала Джей, смотря на гостей в упор, но те стояли и молчали, и единственным, кто над ней издевался, была она сама.
«Что ты спасёшь? Ты ни на что не способна».
Её внутренний голос собрал в себе голоса её, отца, Лины и бабушки – и всё вместе давило, обхватывало крепкими щупальцами её голову, и проще было заорать и убить себя в ту же минуту, чем успокоиться.
«Убить, убить, убить себя. В Белой Земле можно только умереть».
– НЕТ! – взорвалась Джей, рухнув на колени, и тут же закричала от боли, пронзившей ноги. Каменные осколки пропитались кровью.
Гости стоят и молчат, а она страдает. Всё верно.
– Вы заставили всех уехать, вы разрушили жизнь моей семьи, вы уничтожили наше будущее и всё, о чём я мечтала. А теперь стоите и молчите! Вам это нравится, да?
«Ты никогда не мечтала о Белой Земле».
– Но я мечтала о жизни! Я хотела жить!
«Ты всегда можешь уйти в лес, как и хотела».
Эта мысль пронзила её сильнее, чем твёрдая земля пронзила колени. Они ещё ныли и истекали кровью. И впитывали в себя грязь и пыль иссохшей земли.
Лес… они же из леса, верно?
– Вы из леса? – крикнула гостям Джей, но они молчали. – Не молчите, пожалуйста… – Она готова была плакать и умолять их хоть что-то сказать.
Лес – враг. И он тоже страдает, как и Белая Земля.
«Но лес выживет, ты это прекрасно знаешь. Он заживёт своей прежней жизнью, когда умрёт последний человек в деревне».
– Этого не случится!
«Не случится чего? Твоей смерти? Да брось. Какой в твоей жизни вообще смысл, что ты за неё так цепляешься?»
– Я охраняю Белую Землю. Я… – Она вдруг расхохоталась, желая одновременно подпрыгнуть высоко над землёй и погрузиться в неё своим мёртвым телом. – Я как фея! Точно! Феи охраняют лес, а я охраняю деревню! Я здесь одна! Фея!
И через секунду:
– А может, вы тоже феи?
И Джей продолжила смеяться и рыдать, держась за живот и пытаясь вытереть бесконечно льющиеся слёзы. И встала с колен, ойкнув и неловко протерев кровь рукой, отчего боль стала ещё сильнее.
Дети прекратили улыбаться.
– Как же я вас ненавижу, вы бы знали! – бросила она, уже не волнуясь, услышат её или нет. – Вы и не такие страшные. Обычные. Гости как гости. Ничего не можете, кроме как стоять и молчать.
«Как и ты».
– Но из-за вас, – продолжила Джей, игнорируя внутренний голос, – всё пропало и умерло. И вы за это ответите. Может, не сегодня, но рано или поздно. Это точно случится.
Дети покачали головой.
Ей вдруг отчаянно захотелось, чтобы эта мёртвая тишина ушла. Чтобы воздух пронзил хоть чей-то голос, кроме её собственного. Вдруг голос в её голове показался ей самым мерзким и неправильным в мире.
– Скажите что-нибудь!
Пусть они даже прокричат ей какое-нибудь проклятье. Неважно.
– Скажите! Что-нибудь!
Дети заулыбались. В их беззубые рты мог поместиться какой-нибудь булыжник.
– Хватит молчать!
Джей вновь зарыдала, чувствуя, как силы покидают её тело, как оно становится обмякшим и слабым, как болят плечи и безжизненно висят руки.
Захотелось лечь, но земля была слишком пыльной и окропилась кровью. Жаль, что это всего лишь кровь с её колен.
– Сколько… можно… молчать… – пролепетала она, уже зная, что ей никто не ответит.
В какой-то момент она зажмурилась, пытаясь сморгнуть последние слёзы, – а когда открыла глаза, никого уже не было. Пустая мёртвая улица под испепеляющим солнцем, где давно уже не находилось ни души.
И гости растворились в воздухе.
Наблюдая за тем, как исчезают единственные жители деревни, Джей думала, что ей придётся с этим разобраться – раз и навсегда. Они не могли бежать от неё вечно. И когда она с ними разберётся – она засядет в своей комнате и будет ждать отца. Ждать, пока последние силы не оставят её, а жара и голод не возьмут контроль над её разумом и жизнью.
За два года до
Джей сидела на кровати, подобрав ноги к груди, и прекрасно понимала, что отец устроит крупнейшую ссору в их семье. Она не просто поставила под угрозу свою жизнь, а сделала кое-что похуже: она его разочаровала.
Поначалу отец ничего не говорил – лишь схватил её за руку так крепко, что остались розоватые следы, и привёл домой. Он захлопнул за ней дверь, и сделал это так быстро и стремительно, так резко, что весь путь в деревню она уже и забыла.
Зато помнила небо. Синее, с серыми облаками. Серые следы на небе стали розовыми и опустились на её руку. Она болела и пекла.
Отец никогда прежде не делал ей больно. Бабушка могла (физически), мама могла (морально) – но отец был той последней чертой, в пределах которой было безопасно.
Сегодня она перешла эту черту.
Джей обхватила руками колени, шепча молитвы себе под нос. «Мы – дети земли, выросшие из неё и призванные её оберегать, пока наше имя и память о нашем имени не погаснут безвозвратно».
Гул шагов и бормотаний, скрип двери, и в комнату зашёл отец. Он тяжело дышал и поглаживал короткую бороду, цепляясь пальцами за тёмные волоски. На бороде застыли капельки воды – может, из какой-то настойки, – и Джей сразу представила, как липнут настоечные капли на волосах, заставляя их блестеть и склеиваться на солнце.
– Ну что ты скажешь? – Он встал у дверного проёма, и Джей приоткрылась коридорная тьма, тихая и чужая.
Отец не накажет её сильнее, чем лес. И поэтому Джей молчала.
– Я присяду к тебе?
Кивок.
Отец, грустно вздохнув, подошёл и со скрипом уселся на кровать, заняв сразу половину места. Джей отодвинулась поближе к стене, продолжая держаться за колени. Обороняясь от него ногами.
В комнате стояла тяжёлая вязкая тишина.
– Что ты увидела в лесу?
– Я не была в лесу.
– Ты понимаешь, о чём я.
– Нет.
Джей уронила голову в колени, погрузившись во тьму, где не было отца и его грустного разочарованного взгляда.
А было ли там разочарование? Может, она всё надумала… В конце концов, он должен был за неё перепугаться.
«Что к тебе ещё могут испытывать, кроме разочарования?»
Захотелось стукнуть себя по голове, но тут отец взял её за руки. Она вздрогнула от мягкого тепла его ладоней. Он раздвинул её руки и схватил за подбородок, насильно поднимая голову, но она не сопротивлялась, просто обмякла. Лишь бы этот разговор поскорее закончился.
Отец улыбался, но глаза его были мокрыми.
Его руки жглись. Зуд перешёл от его рук к её щекам, и всё кричало ей, подавая сигналы опасности. Тёмный шкаф в углу комнаты смотрел на неё с молчаливым осуждением. Это осуждение она видела в переливах стекла, в пустых банках, в неоткрытых
