– Нет! Я подумал… – Он помолчал и заговорил снова. – Просто поверь, что у меня есть основания считать… Лучше всего для тебя – проигнорировать это приглашение.
– С какой стати?
– Ты мне не доверяешь?
– Малахай, ты вскрыл адресованное мне письмо. И не сказал ни слова. Это грубое вмешательство в чужую жизнь. С чего я должна тебе доверять?
Живот снова скрутили спазмы. Жас сделала большой глоток остывшего чая.
Самюэльс встал, подошел к камину и поворошил угли. Хотя для середины августа ночь была прохладной и огонь совсем не помешал бы, девушка видела, что он просто тянет время. Обдумывая при этом, как лучше поступить в сложившейся ситуации. Глядя на него, на человека, которого, как ей казалось, она знала до донышка, Жас понимала, как мало ей на самом деле о нем известно. Отношения всегда строились только в одну сторону.
– Малахай, в чем дело?
Он зажег спичку. Запах серы ударил ей в нос. Отработанным движением Малахай бросил горящую палочку в середину растопки. Первая искорка. Следующая… Пламя пробежало по дровам. Повеяло ярким свежим ароматом горящего сандалового дерева и кедра. Горько и пряно запахло смолой.
– Ты не хочешь отвечать? – спросила она.
Он отвернулся от камина – медленно – и пошел к ней. Огонь пылал у него за спиной, погружая во мрак лицо. Его тень плясала по потолку. Самюэльс как будто решался что-то произнести. Затем передумал, шагнул к стеллажам и вытянул нечто, спрятанное между парой книг.
– Малахай, что происходит? Ведь до сих пор нет ни одного надежного доказательства того, что друиды существовали. Если у Тео появились такие доказательства, я хочу с ними ознакомиться. Что за непонятные игры?
Он мгновенье подержал предмет в ладонях, погладил его и поставил на стол перед Жас. Филин. Вырезанный из янтаря, украшенный драгоценными камнями. Не больше трех дюймов в высоту. Изумительный. Совершенный. В неярком свете лампы от Тиффани бриллиантовые глаза птицы мерцали почти магически.
– Фаберже. – Малахай, смакуя, произнес это имя, подчеркивая вес и значимость фигурки. – Редкий и невероятно ценный экспонат.
Он поднял птицу со стола и протянул ее девушке.
Жас рассматривала филина, чувствуя на себе взгляд Малахая. Он всегда был одним из самых важных людей в ее жизни. Но кем была для него она? Очередным курьезом в коллекции? Экспонатом и пациентом, каких много?
В годы ее юности Малахай оказался первым из полудюжины приглашенных бабушкой психотерапевтов, кто помог ей на самом деле. Она приехала в клинику Бликсер Рат, страдая всеми симптомами пограничного состояния, усугубленными к тому же недавней смертью матери, чье самоубийство нанесло страшный удар и по Жас, и по ее младшему брату. Для девочки потрясение оказалось слишком сильным: ведь именно она обнаружила тело Одри и прочла предсмертную записку, в которой ни слова не было о детях – только злость на последнего любовника.
Именно Малахай, за двенадцать месяцев ее пребывания в клинике и тысячу с лишним часов психотерапевтических сеансов, дал Жас точку опоры, помог выбраться из депрессии. И потом остался в ее жизни, назначая встречи каждые несколько месяцев, чтобы убедиться, что с нею по-прежнему все в порядке. Всегда подбадривал. Если требовалось, давал совет.
А в мае, когда брат попал в беду и она помчалась в Париж, чтобы быть рядом с ним, Малахай приехал следом. Не только наблюдал за развитием событий, но и оказывал деятельную помощь – она и не привыкла к такому. И не ожидала.
– Филин, – рассказывал он теперь, – одно из самых любопытных созданий. Он бодрствует, когда спит остальной мир. Видит в темноте. Как это занимательно – воспринимать реальность, когда все вокруг дремлет. Что эта птица замечает такого, что проходит мимо остальных?
Самюэльс помолчал.
– Знаешь, у меня когда-то был филин.
Жас удивилась этому признанию: Малахай очень редко рассказывал о себе.
– Он позволял мне заботиться о себе, – задумчиво произнес он.
– А жил где? В доме?
– Нет. Мы тогда жили недалеко от Лондона, рядом с птичьим заповедником, и он просто подружился со мной. Наверное, чувствовал, что одинокий мальчик, который вечно сам по себе, нуждается в друге. Я много узнал тогда про птиц и зверей, населявших тамошние леса. Эти существа лучше и чище людей. У нас все слишком запутано.
Жас вернула фигурку Малахаю, и он благоговейно поставил ее обратно на полку, взяв оттуда другую: янтарный шар со сложным узором, вырезанным на поверхности.
– Тоже удивительная вещь. Азиатская печать. Раритет. Не важно, на какую часть нажать, – оттиск получится одинаковым.
Жас ожидала, что он сейчас достанет палочку воска и покажет. Она не сомневалась, что этим оттиском Малахай запечатывает личные письма. Так же, как лес вокруг, – этот дом, экспонаты коллекции, да и сам Малахай были как бы вне времени. А ее как раз занимали иные времена, древние легенды: те, исследование которых превратилось в поиски Святого Грааля. Именно это нас и соединяет, подумала Жас. Они больше не были врачом и пациентом – но связь осталась.
– …по крайней мере, на первый взгляд. – Он продолжал рассказывать о печати как ни в чем не бывало. – Но есть крошечные детали, видимые только через лупу, отличающие одну конфигурацию от другой. Каждая – уникальна.
Малахай взял шар и покатал его между ладонями.
– Глаза лгут.
– Ты ответишь на мой вопрос?
– Тео был сложным подростком.
– Да. Я тоже.
– Вы очень плохо влияли друг на друга.
– Я такого не помню. Мы дружили. Там, в клинике, он был моим единственным другом. Настоящим другом.
Малахай вздохнул.
– Тебе придется принять это на веру, Жас. Врачебная тайна. Я не могу рассказать тебе детали – но поверь, общение с Тео для тебя опасно. Не имею права объяснить, почему. Но это так.
Девушка посмотрела на него, пытаясь прочесть хоть что-то в выражении его лица. Тщетно.
– Друиды верили в перерождение душ, – сказала она, не отводя взгляда от полупрозрачного янтарного шара, который Малахай все еще держал в руках. Казалось, в его сердцевине живет мягкий теплый огонь.
– Верили.
– Если я поеду, то обязательно поделюсь с тобою всем, что узнаю о мифах. Могу поискать подтверждения не только своих гипотез, но и твоей.
– Перерождение – не легенда. Знаешь, о том же самом я разговаривал с Гриффином Нортом. Каких-то пару месяцев назад.
Жас постаралась не вздрогнуть. Но к горлу подступили слезы. Нельзя сейчас думать о Гриффине! Эта рана еще болела. Он уже не часть ее жизни, и им никогда не быть вместе. Он рядом с женой и маленькой дочкой. Он принадлежит им.
