– Дело куда серьезнее. Не подростковая влюбленность – зависимость, гораздо более глубокая.
– Может, и так. Но я была тогда просто ребенком.
– А что, если я скажу тебе, что он все еще имеет над тобою власть? Нам пришлось отправить его домой, Жас. Мы не смогли его излечить. Вполне возможно, что он до сих пор болен.
– Но ведь прошло семнадцать лет! Он был тогда шестнадцатилетним депрессивным подростком! Неужели ты сам не видишь, как нелогично и надуманно это звучит?!
– Неважно, как это звучит. Ты же все равно решила отправиться туда, верно?
– Перестань говорить загадками! О чем ты?
– Он соблазнял тебя, Жас. И я вовсе не о сексе. Я об эмоциях. О твоем сознании. Он использовал тебя для достижения своих целей.
– Малахай, ты так говоришь… Как будто он злой колду-н.
– Уж коли пошел такой разговор – именно так я и дума-ю.
8 сентября 1855 года.
Джерси, Нормандские острова, Великобритания
В последние два года мои домашние и наши самые близкие друзья привыкли проводить сеансы чуть ли не каждый вечер. Тушили газовые рожки; приносили свечи: по паре на каминную доску и буфет. Мы усаживались за карточный стол, и кто-то пальцами касался небольшого табурета, размещенного в центре. Все поочередно задавали вопрос, а мой сын Франсуа-Виктор считал количество ударов. Часто посещавшие нас духи оказывались настолько разговорчивыми, что сеанс затягивался до полуночи, а то и дольше. Никто не возражал.
Что толкало нас к столу: скука или любопытство? Могу сказать только о себе. Меня вело наваждение, сумасшедшая жажда заново поговорить с моей Дидин. Я нуждался в уверенности, что там, среди света и покоя, где она теперь обитает, ей хорошо. Она приходила всего дважды с момента первого явления, и всего на несколько минут.
Я был безутешен. Эти редкие свидания только усиливали боль потери. Она оставила нас во плоти – а сейчас и ее душа удалялась. Скорбь не стихала, она становилась все острее. И краткие мимолетные встречи только усугубляли муку.
Если не считать моего стремления разговаривать с Дидин вновь и вновь, сеансы имели грандиозный успех. Выражусь сильнее: они потрясали. Наша маленькая группа стала проводником самых блестящих умов мировой цивилизации; они являлись говорить со мной и наделять своей мудростью. Шекспир, Данте Алигьери, Моцарт, Ганнибал, Вальтер Скотт, Жанна д’Арк, Моисей, Иуда, Галилео Галилей, Наполеон… И, простите мне это нечестивое заявление, нас посетил даже Иисус Христос. Более ста пятнадцати душ, не только люди, но и абстрактные идеи: Индия, переселение душ, океан.
Но мой дневник не предназначен для записи бесед, которые мы вели с этими грандиозными умами; о них я поведал в другом месте. Цель этих строк – запечатлеть ту фигуру, которая сумела пробить дорогу к моей душе и почти разрушила ее. И должен сказать, Фантин, мой милый друг, почти разрушила и твою тоже.
В ночь на восьмое сентября мы сидели за столом и пытались дозваться кого-нибудь из духов, когда я услышал собачий лай. Не того рода, как когда деревенский пес лает на цыпленка. Нет. Тот звук могло издавать только свирепое и одновременно всеми брошенное существо. Через несколько мгновений к первому голосу присоединились другие. Дьявольская какофония, присущая разве что адским псам. Полагаю, тебе доводилось слышать о таких тварях. Их описывают как сверхъестественно быстрых псов со злыми глазами, горящими красным или желтым светом. Они сторожат вход в царство мертвых, преследуя заблудшие души и охраняя сокровища преисподней. Нельзя смотреть им в глаза. Говорят, третий взгляд принесет несчастному гибель. Услышать их вой – дурной знак. Он предвещает смерть или нечто еще худшее.
Этот гулкий вибрирующий вой нас смутил; все гадали, что могло вызвать у животных такую реакцию. В разгаре обсуждения моя супруга поднялась с кресла.
– Эти псы… Что-то мне нехорошо, – сказала она слабым голосом.
Идея прервать сеанс не привела меня в восторг, и я поинтересовался у общества, готовы ли они остаться и все-таки попробовать вызвать духа. Те ответили согласием, и Шарль вновь коснулся пальцами табурета.
– Кажется, здесь кто-то есть, – заметил он. – Дух, ты меня слышишь?
Я снова надеялся, что к нам снизошла Дидин. Всякий раз, в этот последний момент неизвестности, прежде чем дух называл себя, я страстно жаждал уловить имя моей возлюбленной дочери. Но в ту ночь нам отозвалась не она. Явился иной дух – тот, кого мы желали встретить менее всего.
В комнате похолодало. Адель, моя другая дочь, отошла от стола и подбросила дров в камин. Пламя загудело с новой силой, но пробирающая до озноба сырость никуда не делась. Снаружи безумствовал ветер, задувая в распахнутые окна; свечи на каминной полке и буфете погасли. Только пламя в очаге теперь освещало комнату – и нас, молчаливых и подавленных. Черный спаниель Понто, бедняга, которого мы приютили, зарычал, в его гортани рождался низкий глубокий звук. Наша кошка Гриз громко зашипела и, вздыбив шерсть, умчалась вверх по лестнице.
– Кто здесь? – спросил Шарль.
Наконец раздалось долгожданное постукивание. И вместе с ним в голове моей зазвучал голос: голос с той стороны, я слышал его всякий раз во время сеансов, и он произносил слова; они в точности совпадали с тем, что впоследствии расшифровывал в своем блокноте Франсуа-Виктор.
Желающий помочь друг.
– В чем помочь? – спросил я.
Отыскать Леопольдину.
Меня охватила дрожь. Кровь заледенела в жилах; сердце медлило с ударами, как будто превратившись в кусок льда.
– Ты пригласишь ее дух принять участие в наших сеансах?
Если это все, к чему ты стремишься.
– А к чему еще я могу стремиться?
Безмолвие.
– Я жажду встречи с ней. Есть иной способ?
Возможно.
– Что я должен сделать?
Доказать, что достоин.
– Это испытание? Ты меня проверяешь?
Да.
– Кто ты, чтобы требовать такого?
Мы уже встречались. Ты не узнаешь меня? Какое оскорбление!
– Не играйте со мной, сударь. Назовитесь!
Тебе нужна дочь. Я могу ее вернуть.
– Но не во плоти?
Вернуть ее в тварный мир.
– Что это значит?!
В свое время поймешь.
– Ты не желаешь объяснить?
Я не могу открыть больше, пока ты не прошел испытание.
– Но кто ты?
А ты не догадался?
– Нет, дьявол меня разрази! Кто ты?
Ты веришь, что Зло существует?
– Верю.
