Скорбящая вдова поведала мне, что по возвращении на родину он прожил совсем недолго — все приключившееся с ним на море в 1925 году сломило его дух. Ей он рассказал не больше того, что и всем прочим, однако после него осталась толстая тетрадь, заполненная, как он ей объяснил, «чисто техническими записями». Тетрадь была исписана по-английски, чтобы, как можно было догадаться, оградить жену от возможных опасностей, если бы вдруг кому-нибудь из местных доброхотов вздумалось заинтересоваться ее содержанием. Однажды, когда Йохансен не спеша шел по узкому проулку близ Готтенбургского дока, из чердачного окна одного из домов вывалилась тяжелая кипа газет и угодила ему в голову. Двое матросов-индийцев сразу подбежали к нему и помогли подняться на ноги, но прежде чем прибыла карета скорой помощи, он был уже мертв. Не обнаружив видимых причин смерти, врачи объяснили ее внезапным сердечным приступом и общим ослаблением организма.
При этих словах меня пронзил темный, неизъяснимый ужас, от которого мне уже не избавиться до тех пор, пока я не умру, — неважно, естественным ли образом или в результате «несчастного случая». Убедив вдову, что я имею самое непосредственное отношение к «техническим записям» ее мужа и, таким образом, имею на них полное право, я взял тетрадь с собой и, устроившись в шезлонге на палубе следующего в Лондон парохода, углубился в чтение. То было бесхитростное и довольно бессвязное повествование — наивная попытка простого моряка написать задним числом нечто вроде дневника, при этом стараясь как можно точнее, день за днем, воспроизвести свое ужасное плавание. Я не берусь пересказывать его подробно, во всей его туманности и многословии, но суть дела постараюсь изложить достаточно убедительно — хотя бы для того, чтобы объяснить, почему вдруг привычный плеск воды за бортом показался мне настолько непереносимым, что я вынужден был заткнуть уши ватой.
Йохансен, благодарение Господу, не знал всего того, что знаю я — пусть ему и довелось увидеть своими собственными глазами и зловещий город, и обретающее в нем чудовищное существо. Мне же до конца жизни не суждено больше заснуть спокойным сном, ибо я ни на секунду не могу позабыть об угрозе, затаившейся вне нашей повседневной жизни, вне привычных нам времени и пространства — об ужасных богомерзких монстрах, что пришли с древних звезд и теперь дремлют под толщей океанских вод, свято чтимые приверженцами кошмарного культа, которые внимают идущему из-под Земли зову и ждут, когда новое землетрясение поднимет к солнцу грозящий гибелью всему человечеству каменный город и настанет пора выпустить в мир их жестоких богов.
Плавание Йохансена началось точно в тот день, который он назвал вице-адмиралу. Именно 20 февраля, загрузившись одним балластом, «Эмма» вышла из Окленда, чтобы вскоре испытать на себе всю мощь вызванного землетрясением шторма. После того, как судно снова стало слушаться руля, плавание было успешно продолжено по изначально выбранному курсу. Но 22 марта «Эмма» была задержана пиратской яхтой «Проворной», и, читая эту скорбную исповедь, я не мог не прочувствовать всю горечь, которую испытывал помощник капитана, описывая расстрел и потопление своей шхуны. О темнокожих бестиях с «Проворной» он говорит не иначе, как с суеверным страхом. От них веяло чем-то непереносимо отвратительным, а потому уничтожение этого сброда экипаж «Эммы» счел для себя едва ли не священным долгом. Йохансен с простодушным удивлением вспоминает неумолимую суровость, проявленную расследовавшими дело морскими чиновниками по отношению к действиям его людей во время абордажа. Так или иначе, захватив вражескую яхту, матросы под командой Йохансена продолжили плавание по намеченному маршруту, увлекаемые вперед отчасти нуждой, отчасти самым обыкновенным любопытством. В районе 47 градусов 9 минут южной широты и 126 градусов 43 минут восточной долготы они увидели прямо перед собой вздымающийся из океана каменный столп и некоторое время плыли вдоль окруженной накипью грязи, ила и водорослей циклопической стены, которая не могла быть ничем иным, как осязаемым воплощением наивысшего земного ужаса, кошмарным городом-трупом Р’лайхом, построенным в неизмеримо далекие доисторические времена отвратительными гигантскими существами, пришедшими на Землю из темных звездных глубин. Здесь покоится великий Ктулху со своими неисчислимыми ордами, затаившимися в позеленевших илистых гробницах и посылающими наверх, к своим преданным приспешникам, мысли-сновидения, повелевающие способствовать их освобождению, возврату к жизни и былому господству. Ни о чем подобном Йохансен, конечно, и не подозревал, но ему вполне хватило и того, что он увидел!
Я полагаю, что на самом деле из океана поднялась лишь самая верхушка горы — главной цитадели подводного города, увенчанной чудовищной каменной гробницей, где был погребен великий Ктулху. Когда я пытаюсь представить себе истинные масштабы того, что поистине милосердно скрывают от нас глубины моря и суши, мне хочется немедленно перерезать себе горло. Я нисколько не сомневаюсь в том, что и Йохансен, и его люди были потрясены космическим величием этого сочащегося влагой Вавилона древних дьяволов и без всякой подсказки догадались о его внеземном происхождении. Ужас перед необъятными размерами позеленевшей каменной громады, перед головокружительной высотой покрытого резным орнаментом монолита, перед поразительным родством всего увиденного с идолом, найденным в каюте яхты, сквозит в каждой строке, выведенной рукой помощника капитана в тетради.
Не имея, как мне думается, ни малейшего представления о футуризме, Йохансен удивительным образом приближается к постижению его сути, когда рассказывает о найденном им чудовищном городе, — не видя возможности конкретно описать его структуру, он пытается передать лишь самое общее впечатление от невероятно огромных углов и испещренных невообразимо богомерзкими изображениями и письменами каменных поверхностей, слишком грандиозных и неохватных, чтобы быть соотнесенными с чем-либо, существующим на Земле. Упоминание Йохансена об углах я привожу здесь намеренно, ибо в нем угадывается близкое сходство с тем, о чем мне ранее говорил Уилкокс, описывая свои ужасные сновидения. Он утверждал, что геометрия увиденного им во сне города была ненормальной, неевклидовой, а напротив, зловеще напоминающей о пространствах и измерениях, совершенно чуждых земным. И вот теперь малообразованный моряк, с ужасом озиравший непонятную ему реальность, испытывал те же чувства.
Йохансен и его люди все же осмелились высадиться на хлюпающие грязевые наносы, громоздящиеся вдоль чудовищного акрополя, и, оскальзываясь и срываясь, начали карабкаться на гигантские илистые камни, на которых не было высечено ни единой подходящей для ноги человека ступени. Даже солнце казалось искаженным, когда ему доводилось проглядывать сквозь переливающиеся, преломляющие свет миазмы, которые извергала из себя эта проклятая искривленная бездна, и всякий раз, как взгляд моряка падал на один из зловещих, ускользавших от взгляда углов выпукло-вогнутой, покрытой орнаментом глыбы, ему чудилась таящаяся в них скрытая угроза и тревожное ожидание чего-то.
