— Морган! – заорал я. – Люччо, возможно, еще жива! Но ей необходима помощь, и немедленно! Нам нельзя отвлекаться на ерунду!
— Снова брехня! – он негромко пробормотал что-то, меч в его руках загудел в точности так, как совсем недавно рапира Люччо, и он легонько дотронулся им до моего щита.
Я услышал пронзительный вой – скорее, не ушами, а мозгом. Не знаю, как его описать… разве что сказать, что фонящие динамики в сравнении с ним кажутся мелодичными и успокаивающими нервы. Энергия серебряного меча ударила в мой щит и просто выключила его, не оставив и следа, а может, распылив его на все стороны. Левое запястье, на котором я ношу браслет-оберег, обожгло острой болью.
Морган бросился на меня в то же мгновение, как его клинок уничтожил мою оборону, но первый его удар пришелся высоко: он целил мне в висок. Я отбил его меч посохом и увидел, как удивленно нахмурились его брови: он явно не ожидал моей быстрой реакции. Он восстановил равновесие, но я просто побежал от него, использовав эту драгоценную секунду, чтобы набрать скорость. Морган выругался и бросился за мной – но для своего роста я бегаю неплохо, а Морган, что ни говори, далеко не легок как перышко.
Нас разделяло уже десять или двенадцать футов, когда ноги мои внезапно подкосились, я оступился и чуть не упал. Как бы я ни блокировал боль в своем теле, травмы и усталость никуда не делись. У меня не было шансов убежать от него, но я все-таки успел добраться до места где стоял мой динозавр, бесцельно перетаптываясь с ноги на ногу после того, как разогнал призраков. Я подбежал к Сью, хлопнул ее рукой по боку, отчаянно пытаясь передать свою волю в ее крошечный мозг. Не сомневаюсь, опытные некроманты умеют транслировать свои приказы на расстоянии, но я новичок по этой части, да и желания развивать свои познания в некромантии дальше у меня пока нет.
Сью развернулась навстречу догонявшему меня Моргану, пригнула голову к земле и, раскрыв свою зубастую пасть, испустила рык.
Вы можете говорить про Моргана что вам угодно, но он не трус. С другой стороны, рев рассерженного тираннозавра не может не заставить любое млекопитающее существо призадуматься хоть на секунду или две. Он застыл, продолжая сжимать меч в левой руке и переводя взгляд с меня на Сью и обратно. Потом он сделал глубокий вдох и вытянул вперед правую руку. Послышалось негромкое гудение, и воздух вокруг его пальцев задрожал от энергии.
— Нет, — негромко произнес он. – Даже эта тварь не спасет тебя на этот раз от правосудия, Дрезден. Даже если мне придется умереть ради этого.
Я смотрел на Моргана, и мой застарелый страх перед ним, мое раздражение вдруг сменились осознанием нехитрого факта. Я всегда подозревал, что иррациональная ненависть Моргана носила сугубо личный характер и относилась ко мне и мне одному. Я подозревал, что преследования Моргана являлись результатом политических, а может, и философских интриг некоторых членов Белого Совета, что он всего лишь пешка в чьей-то чужой игре.
Однако камикадзе из политиков никудышние. Такая степень самоотречения присуща фанатикам и психам. В первый раз за всю свою жизнь я понял, что, возможно, ненависть Моргана направлена не лично на меня, но на тех, которых он искренне считает нарушителями Законов Магии, убийцами и предателями. Я знал людей, которые готовы спокойно встретить смерть или даже шагнуть ей навстречу, но не поступиться принципами. Кэррин Мёрфи была одной из них, да и среди других моих друзей нашлись бы еще такие.
В конечном счете, Морган был коп. Конечно, он работал, поддерживая другие законы, согласно другому своду правил, однако обязанности его оставались те же: преследовать, задерживать или уничтожать тех, кто нарушает законы, принятые, чтобы защищать людей от беды. Уже больше столетия он служил полисменом, имевшим дело с самыми кошмарными тварями на планете. Стоило мне подумать о нем с этой стороны, и я по-другому понял его характер.
Мне приходилось раньше видеть перегоревших копов. Они долго и честно трудились перед лицом опасности, поддерживая закон, защищая невинных людей, а в результате они видят, как и закон, и людей, которых они защищали, ломают, калечат снова и снова. Чаще всего такое случается с полицейскими, которые искреннее других переживали за свою работу, искреннее других верили в то, что делали, которые страстно мечтали изменить мир к лучшему. Где-то в процессе их страсть превратилась в злобу, а злоба, вызрев, переродилась в ненависть. А ненависть, как известно, питает сама себя, сжигая человека изнутри из года в год, из десятилетия в десятилетие до тех пор, пока от него не останется холодная стальная оболочка, заполненная холодной же ненавистью.
Я никогда не испытывал отвращения к перегоревшим копам. И злобы к ним тоже не испытывал. Все, что я испытывал к ним – это досаду и жалость. Они слишком много перевидали в своей ежедневной битве с преступностью. Десять, или двадцать, или тридцать лет наблюдения за самыми отвратительными проявлениями человеческой натуры медленно, но верно превратило их самих в ходячие жертвы войны.
А Морган вел свой бой больше столетия.
Морган ненавидел не меня. Он ненавидел нехороших парней. Он ненавидел чародеев, извративших свое ремесло. Он посвятил свою жизнь защите других. Глядя на меня, он видел не Гарри Дрездена. Он видел только жестокость и трагедии, намертво въевшиеся в его разум и сердце. Я понимал его. Это не означало, что он делался мне симпатичнее, но я мог понять боль, которая толкала его на расправу со мной.
Но конечно, это осознание, даже сочувствие к нему были сейчас совершенно неуместны, потому что не могли остановить его. Напади он на меня сейчас, у меня совершенно не оставалось выбора.
— Морган, — прохрипел я. – Ради бога, да пойми же ты. Мы не можем позволить Собирателю Трупов расколоть нас вот так. Неужели ты не видишь? Она ведь именно это задумала, забрав Люччо.
— Предатель, — прорычал он. – Лжец.
Я стиснул зубы от досады.
— Господи, да ведь тысячи людей вот-вот погибнут!
Рот его дернулся в недобром оскале.
— Что ж, ты станешь первым.
Напади он на меня, и у меня не останется иного выбора, как драться, а ведь он как минимум не слабее меня и на порядок опытнее – не говоря уже о взламывающем заклятия серебряном мече у него в руках. Тут дело простое: если я не убью его сразу, он убьет меня. Впрочем, даже если я убью его, он наложит на меня смертное проклятие – и это будет не то не-пойму-что, которым бросился в меня Кассий. Приятная, в общем, перспектива.
Бежать я не мог. И поединка с ним не пережил бы, вне зависимости от того, победил бы я его или нет. И в случае моей смерти Сью озверела бы, вернувшись к инстинктам ее доисторического духа. Погибли бы люди.
