и, срезав путь через всю террасу, ступила под своды другого древесного пассажа, несколько ярдов тянущегося вдоль стены курхуса. Маргарет слышала шумы с кухни и болтовню персонала, гармонировавшую с ними. После тихой террасы веселый звук стал облегчением – но он был слышен лишь минуту-другую, а потом здание санатория осталось позади, отступив под лесной полог. Почти сразу широкая, хорошо утоптанная тропа достигла развилки, где разветвилась на дюжину, если не больше, «кроличьих тропок», уводящих в самое сердце чащи – очень узких, но четко обозначенных. Какую же выбрать? Возможно, не стоило ей отказываться от сопровождения – тут имелась реальная опасность заблудиться.
Почти наугад она выбрала тропу и начала петлять между деревьями. Тропа попалась хоть и узкая, но вполне проходимая: не нужно было ломиться сквозь кустарник, отодвигать с пути ветки. Даже твердь под ногами оставалась относительно ровной. Можно было даже подумать, что здесь кто-то прошелся секатором, срезая лишнюю зелень, но кто бы на такое решился – и зачем? Скорее всего, дело в том, что на тропе само по себе ничего никогда не росло – и ей постоянно пользовались, не давая новым росткам прижиться, вытаптывая их. Значит, миссис Слейтер не слукавила. Значило ли это, что и байки об истинной бессоннице, оставляющей своих жертв пожизненно бодрствующими – правда?
Маргарет остановилась. Из чащи доносились какие-то шорохи; трепетала листва на нависающих над головой ветвях, внезапно поднимавшихся и опускавшихся в диковинном ритме. Судя по звукам, среди ветвей могли быть кондоры, а в кустах – анаконды. Кто, в общем-то, скажет наверняка, чего там быть стопроцентно не должно? Маргарет знала – тут, в Швеции, и медведей встретить можно, и волков, и даже змей. Да, и впрямь, на обжитую Англию мало похоже. Кусты здесь доходили ей до локтей и были достаточно густыми, чтобы приютить и укрыть кого угодно – кроме, может быть, слона. Вот еще одно обстоятельство, о котором Маргарет не подумала, отклоняя предложение миссис Слейтер.
Но она продолжила идти дальше. Узкие лучи солнца ниспадали, как огни рампы, на сцену, где она была главной актрисой. Более широкие потоки света напоминали Небесное Благословение на итальянской картине, что изображала бы ее святой. Но во многих местах деревья были настолько густы, что солнечный свет проходил сквозь них лишь мерцающей дымкой, наводя на мысль о другом, куда более ярком мире наверху. Через некоторое время, совершенно внезапно, подлесок почти исчез, и небольшие тропинки пересекли барханы из сосновых иголок.
Много тропинок. Не одна. Даже в этих чащобах оставался выбор. Казалось бы, раз они идут вплотную друг к другу, ничего не стоит переходить с одной на другую, никогда не заходя в тупик. С другой стороны – можно ли найти более явное доказательство тому, что здешние леса – один сплошной лабиринт? «Сюда бы компас», – подумала Маргарет с тоской, остро понимая, что надо поворачивать назад. По шведским меркам она была уж слишком неподготовленным к встречам с силами природы человеком. В свое время мать не разрешила ей даже записаться в краеведческий кружок, где детей часто водили в походы.
Маргарет чувствовала, что техника навигации в лесу, хотя и важна сама по себе, очень вторична по отношению к чему-то другому. И она могла, пожалуй, выразить словами, что именно имелось в виду, пусть и резким: требовался отказ от стольких вещей, за которые, казалось, так ратовал ее муж Генри! Эта мысль годами бродила в ее голове и теле, как микроб в крови, отравляя ее впечатления от жизни все больше и больше. В шведском лесу, отдаленном и одиноком по сравнению с большинством иных мест, которые она знала, беспокойство вспыхнуло с новой силой, на мгновение выведя ее из равновесия. Маргарет попыталась утешить себя в обычном ключе – попыталась вникнуть в точку зрения Генри, сделать соответствующую поправку на то, что он далеко не свободный человек; вряд ли даже более свободный, чем жители курхауса, если принимать рассказы миссис Слейтер за чистую монету. В любом случае, она чувствовала, что мужчине подобает быть свободнее Генри. Не то чтобы ей хотелось, чтобы деревья и крики птиц открыли ей глаза на какую-то особую истину о мире – скорее, до нее просто стало доходить, что лес символизирует нечто, находящееся за пределами жизни. Уж точно – за гранью жизней Генри и ее собствен-ной.
К ней мало-помалу вернулось самообладание. Генри, вообще-то, скорее прав в своих взглядах на жизнь – это она заблуждается. Иначе жизнь эта просто не была бы такой, какой есть, и так далее и тому подобное. Обычной реакцией на редкие бунтовские порывы было, как она прекрасно понимала, осознание – ей всего-то нужно немного больше свободы действий для формирования собственной личности, и даже, как могли бы сказать иные продвинутые жители Манчестера, для ее самореализации. Но это расхожее болеутоляющее, как правило, никогда не оказывало эффекта на практике, согласно наблюдениям Маргарет за другими парами. Всякая самореализация просто низводила человеческую личность до ограниченной совокупности увлечений – за что тут уцепиться? Можно клепать абажуры или ходить на еженедельные собрания волонтеров – помогать старикам и калекам. Но это ведь не самореализация, а, по сути, самоотречение и самозабвение.
Шумящий, залитый солнцем лес, пустой, но похожий на лабиринт, намекал на какой-то другой ответ; ответ, который превосходил логику, превосходил слова и, прежде всего, превосходил связь с тем, что Маргарет и ее соседи в Чешире считали нормальной жизнью. Это был ответ совершенно иного характера, полная противоположность хобби, но не обязательно – полная противоположность тому, каким должен быть брак – хотя таким он никогда не был.
Снова до ушей Маргарет донеслись отголоски курхауса. Где-то там пела девушка. Маргарет остановилась и на мгновение прислушалась – чего, вероятно, не сделала бы, если бы смогла понять слова. Из песни изливались чистейшим потоком суть и красота, отрицая понимание слов – вполне полезных конструктов, но совсем в других отношениях. Болтовня в антракте на концертах в Галле пробудила у Маргарет подозрение, что слишком обширные познания в теории музыки могут иметь в той же степени разрушительный эффект. Нередко заядлые путешественники говорили ей, что хотят узнать местных жителей так, как знают своих английских соседей, – и, движимые этой целью, проводили изнурительные вечера, изучая язык. Но что он мог им дать? Иллюзорную свободу выражения чувств?
Песня девушки была тесно связана с песней леса – слушая слишком внимательно, рискуешь не понять. Фактически, теперь, когда Маргарет призадумалась, она поняла, что неосознанно отделяла звук песни от громкого лязга кухонных кастрюль;
