ней переживания.
– Ты все еще выглядишь нездоровой, старушка, – сказал Генри, собираясь. – Даже эти парни на стойке регистрации и официант, кажется, заметили. Я подловил, как они смотрели на тебя. Не знаю, когда вернусь; на твоем месте я бы постарался немного поспать. Как тебе такая идейка?
Он поцеловал ее на прощание – со всей страстью.
Маргарет была совсем не в настроении спать, и она не чувствовала себя уставшей или больной. Тем не менее она пошла в свою комнату, разделась и легла на кровать в своей синей ночной рубашке из натуральной шерсти. Было совершенно очевидно, что после шума дороги, отравлявшего прошлую ночь, ей потребуется наверстать упущенное в плане отдыха – и все же сон не шел. Она снова столкнулась с проблемой, что в Совастаде, как и на любой чужбине, ей больше совершенно нечем заняться. Наверное, мрачно подумала она, это уж очень серьезный недостаток для жены разъездного бизнесмена.
Наконец она снова оделась и пошла покупать еще три открытки на отправку своим детям – продолжая удерживать свой разум от обращения ко всему, что произошло с того момента, как она в последний раз выслала весточки Дине, Хейзел и Джереми.
* * *
Но только далеко за полночь она начала беспокоиться – точнее, когда услышала, как церковные часы пробили третий (как до этого – первый и второй) час ночи.
И даже тогда подумала она, что виной всему, вернее всего, тот факт, что она снова спала с Генри под боком. Видит бог, ее муж производил достаточно шума во сне, чтобы не дать уснуть кому угодно – особенно женщине, второй день кряду прожившей без особых волнений. Генри катался по кровати с боку на бок, стеная, храпя и изредка даже подвывая. Маргарет вынуждена была признать, что Генри не был, используя его собственную идиому, «хорошей рекламой института сна». Не то чтобы многие сочувствовали затруднительному положению его жены: дело тяжелое, совершенно бессмысленное, и, наверное, слишком уж обыденное. Хорошая жена все это перенесет спокойно, хотя и терпение хорошей жены может иметь свой предел.
Часы пробили четыре, пять и шесть, а Маргарет так и не заснула. Где-то за половину седьмого, когда сильный дождь, начавшийся примерно час назад, уныло барабанил в окно спальни, Генри сел в постели, натасканный выполнять дневные команды.
За завтраком он сказал, что она по-прежнему выглядит странно, и она попеняла ему на то, что он следит за тем, как нее смотрят шведы. Она по-прежнему не чувствовала ничего необычного. Она ничего не сказала Генри о том, что не может спать, осознавая про себя, что пропустить одну ночь сна – сущие пустяки по меркам людей, у которых в принципе с ночным покоем неладно. В конце концов, она просто слишком чувствительная, ей легко внушить самой себе, что творится что-то неладное и пора бы об этом забеспокоиться, – если она правильно помнила, подобный склад ума назывался психастеническим. Да и было бы о чем волноваться – день-другой, и сон придет в норму. Ну, может, чуть позже… Человек предполагает, а Бог располагает.
– Ядвига Фалькенберг о тебе спрашивала, – заметил Генри, – и, по-моему, довольно-таки многозначительно. Найди время с ней повидаться, хорошо? Я не могу игнорировать такие сигналы, когда от ее мужа в моем деле зависит так много. Они могут быть чертовски чувствительными, эти иностранцы.
Маргарет более-менее согласилась с ним и решила не перечить. Ей даже не пришлось бы возиться с ужасным шведским телефоном, как дома, – всего-то и нужно, что подняться по плоскому хребту над городом примерно полумилю до дома Фалькенбергов. Посетители, казалось, были там не только желанными гостями в любое время, но и просто желанными. Прогулка пошла бы ей на пользу. Даже постоянный дождь мог оказать на нее ободряющее или усыпляющее воздействие – на войне все средства хороши. Но по итогу Маргарет так никуда и не вышла. Когда Генри вернулся в тот вечер, ей даже не пришлось оправдываться.
– Все улажено, Молли, – воскликнул он почти восторженно. – Слава богу, завтра мы сможем вернуться домой!
Возможно, именно из-за того, что с его души свалился груз, в эту вторую ночь после возвращения из Стокгольма Генри спал гораздо спокойнее. Гораздо лучше, как говорят люди. Маргарет слушала, как он тихо, размеренно сопит, точно ребенок: час за часом, час за часом, пока звонил церковный колокол и лил дождь. По мере того как медленно протекала вторая бессонная ночь, Маргарет перестала искать объяснения, придумывать оправдания, обманывать себя.
Может, прогуляться?
Без нескольких минут пять она встала с постели и почти в полной тишине напялила рубашку, брюки и куртку. Она долго стояла и смотрела на бесконечно медленный стылый рассвет. Ей хотелось убежать, но в отеле двери запирались на ночь, а ночной портье, даже и будь он здесь, не отнесся бы сочувственно к ее проблеме. Разумнее всего будет отказаться от блажи…
…хотя бы на этом этапе.
Маргарет разделась и забралась обратно в постель. Она слышала, как Генри все еще сопит, но стоило ей улечься поближе, как он прерывисто и горько вздохнул – как кто-то, мечтающий о прошлом, которое всегда будет намного слаще настоящего.
* * *
– Генри, – сказала Маргарет после завтрака, – ты не раз в последнее время замечал, что я выгляжу не лучшим образом. На самом деле, я уже давно нормально не высыпалась. И совершенно случайно я нашла место, куда приезжают люди со всего света, страдающие затяжной бессонницей. Ты же не возражаешь, если я побуду здесь еще – недолго, конечно?
Они долго спорили – другого она и не ожидала, – но теперь у Маргарет находились новые силы, хотя она понятия не имела, какие у них пределы и что они собой представляют.
– Как только преодолею лес – свяжусь с тобой, – пообещала она. – Дорогу через него только идущий осилит. Иначе никак не узнать, что ждет там, на другой стороне.
«Верная нимфа» – экранизация скандального бестселлера Маргарет Кеннеди, затрагивающего тему сексуальности девушки-подростка (1943). – Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.
В древнеримских текстах использовались два знака для «s» – короткое и длинное; длинное «s» использовалось везде, кроме концов слов.
Митилена, также Митилини – город в Греции, самый крупный город на острове Лесбос в Эгейском море.
Вальтер Скотт, «Мармион», песть шестая, стих 30. Перевод В. П. Бетаки.
