За столом воцарилась тишина, которую нарушал лишь шелест ночных мотыльков, вьющихся у подвешенной к потолку беседки лампы, да далекий шум прибоя.
Ольга собралась что-то произнести и уже открыла рот, но я положил ей руку на колено. Она покраснела (это стало заметно даже в сумерках) и смущенно убрала мою руку.
Игорь начал плакать. Откровенно говоря, плачущий мужчина вызывает такое же отвращение, как и пьяная вдрызг женщина, поэтому я раздраженно попросил его не устраивать за столом всемирный потоп.
— Никто из вас ни хрена не понимает. — Гуфи икнул. — Никто…
— Ну-ну, хватит сопли развозить. — Я налил в рюмку еще водки и пододвинул ее к Игорю.
— Никогда никому. Я не рассказывал это… — всхлипнул Гуфи. — Не знаю, может, потому что я сейчас пьян. А может, вы просто неплохие ребята, которые стараются не подкалывать меня. — Игорь сплюнул и замолчал.
Пауза затягивалась, и я уже было подумал, что он передумал откровенничать перед нами, как вдруг Гуфи заговорил совершенно чужим голосом:
— Как думаешь, что чувствует шестилетний ребенок, когда его отец не вылезает из зоны, а мать постоянно пьет, собирая у себя дома всякую рвань?
Гуфизаерзал на лавке, словно сидел голой задницей на наждачном листе.
— Ну? — мягко произнес я.
— Ну?! — переспросил меня Гуфи, и глаза его сверкнули злобой. — Сортиры на вокзалах были в сто раз чище, чем наша квартира! Не было того алкаша в нашем районе, который не зашел бы к нам в гости! Но даже не это самое худшее. ОНИ ЕЕ ТРАХАЛИ! Трахали мою мать, да, они трахались, как какие-то кролики! — взвизгнул он. — А она только смеялась, когда они это делали, видела, что все это происходит на моих глазах, предлагала мне тоже попробовать…
Не веря своим ушам, я ошеломленно уставился на Игоря. Ольга тоже смотрела на него во все глаза.
Гуфи тем временем задрал рукава своей рубашки, и я с ужасом увидел на его предплечье несколько бесформенных рубцов бордового цвета.
— Это было просто развлечение. А что? Что может быть смешнее, чем тушить сигареты, используя вместо пепельницы твою кожу?
Он, видимо, не ждал наших комментариев и продолжил:
— Однажды они задушили нашу кошку за то, что она сделала лужу, а кто-то из них наступил в нее. Перед этим они избили ее ногами до кровавой рвоты, а после выкинули ее в окно, как банановую кожуру. Как ты думаешь, каково это, когда тебе нечего есть и ты идешь на улицу просить еду у соседских детей, а они в ответ смеются, обзывая тебя недоношенным ублюдком, и распевают песни, что твоя мама — тупая шлюха? Ты желаешь только одного — взять топор и зарубить всех к чертям собачьим.
Гуфи взял дрожащими руками рюмку и, одним махом выпив ее, поморщился.
— А в один прекрасный день, — лицо его приняло жесткое выражение, — она опять напилась, после чего завалилась спать прямо на полу. Потом пришли они. Дверь была открыта, да ее никогда и не закрывали, наша квартира, если тот свинарник можно было назвать квартирой, всегда была открыта для всех, — Игорь невидяще смотрел перед собой, — я даже не уверен, был ли у нас ключ от двери.
Игорь замолчал, по его лицу снова заструились слезы.
— Они делали это с ней, когда она была мертвецки пьяна, когда она спала, делали при мне, понимаете?! Хоть убей меня, но я не могу понять, как можно спать и храпеть, когда тебя дрючат во все мыслимые и немыслимые дыры?! А когда она проснулась, они стали требовать у нее деньги, а откуда у нас тогда были деньги? Мать перезанимала их у кого только можно…
Мы молчали. В подобных случаях человека нельзя перебивать или останавливать, иначе он снова замкнется в себе, словно улитка в своем домике, ему необходимо выдавить из себя все тяжелые воспоминания, как выдавливают застарелый гнойник. Любое сказанное слово, даже успокаивающее, будет лишним.
Ольга вздохнула.
— …тогда они стали ее бить. Били долго. — Слова Игорю давались с большим трудом. — А она только мычала и звала отца, а потом меня. Вспомнила… — горько произнес он и потянулся за бутылкой.
Ольга неуверенным движением хотела ее убрать, но я мягко остановил ее.
— Я убежал в ванную и спрятался под раковиной, я кричал от страха. Крики матери доносились еще долго, но постепенно становились все тише и тише. Вскоре она затихла совсем, и я услышал чей-то смех… — Он опустил голову.
— Они переворошили всю квартиру, но что там можно было найти, кроме старых, никому не нужных засаленных вещей и пустых бутылок? Вскоре они ушли… Когда я решился выйти из ванной… — Игорь запрокинул голову и сделал глоток прямо из горлышка бутылки, — я зашел в комнату… Там везде была кровь. Очень много крови.
Игорь помолчал. Сняв очки, он теребил дужку, смотря перед собой.
— Комната была похожа на лавку мясника. Пол, диван, стены, даже потолок — все было в крови. Как будто открывали несколько бутылок шампанского, взболтав перед этим, а вместо вина там оказалась кровь. От ее лица почти ничего не осталось — они били ее сковородкой, в голове была дырка, через которую мог вылезти новорожденный, и там было что-то желтое… — Последние слова были произнесены шепотом.
Ольга крепко сжала мою руку, лицо ее побледнело. Далеко в лесу раздался протяжный вой шакала, заставивший ее вздрогнуть.
Гуфи посмотрел отстраненным взглядом в сторону воя, мигнул и продолжил:
— Я видел, что она еще дышит, тяжело, хрипло, но дышит. Из ее рта выплескивалась кровь, на подбородке — обломки зубов; теперь я знаю, что ей переломали ребра, одно из которых наверняка проткнуло легкое… Все это я помню и сейчас… Потом она затихла. Я кинулся к двери, но они закрыли ее снаружи, тогда я выбежал на балкон, я кричал, я звал на помощь, мне было так страшно, что я подумывал выпрыгнуть с восьмого этажа. Но никто не пришел ко мне, понимаете, никого не интересует маленький мальчик из неблагополучной семьи, у которого папаша в тюрьме, а мать — беспробудная пьяница, мальчик, для которого получать подзатыльники и зуботычины — обычное дело. Кому нужны эти проблемы? — Голос Игоря сорвался. — Опять у Гульфиков пьянка, скажут соседи и махнут рукой, услышав мои вопли.
На черном как сажа небе проступил серебряный серп месяца.
— После этого я заперся в ванной и сидел там почти два дня, я ходил в туалет в раковину и в ванну. Я задыхался от зловония, но страх был намного сильнее чувства брезгливости, вы понимаете это? Я вздрагивал от каждого шороха, мне казалось, что моя мать медленно поднимается с пола и, как есть, голая, шаркая ногами, медленно приближается к ванной, держа в руках сковородку, и шепчет: «Хочешь попробовать, милый? ХОЧЕШЬ?» — Игорь почти кричал.