— Яркий цвет в одежде — признак тщеславия. Тщеславие — один из семи смертных грехов. Господь не одобрил бы такого.
Хотя на людях тетя Карла казалась холодной, суровой женщиной, наедине с племянницей она вела себя гораздо добрее и мягче. Она внимательно выслушала рассказ Батори и постаралась ее утешить. Постепенно они сблизились настолько, что однажды ночью, когда вино лилось рекою, тетя открыла племяннице истину: она сама убила всех своих мужей, потому что тем стала известна подлинная причина, заставлявшая ее избегать супружеского ложа. Нет, тетя Карла не настолько любила Бога, чтобы воспринимать слова Писания буквально и верить, будто единственная цель плотских сношений — зачатие ребенка. Истина заключалась в том, что мужское тело не пробуждало в ней страсти. Тетя Карла находила удовольствие только с подобными ей — женщинами.
Батори не могла оторвать взгляда от креста на тетиной шее, потрясенная таким чудовищным лицемерием. Однако исповедь Карлы помогла ей многое осознать в самой себе — то, что раньше ускользало от понимания. Еще совсем юной она «играла» с молоденькими служанками; прознав об этом, мать жестоко ее выбранила. Родители Батори послали за священником, чтобы тот помог их распутной дочери замолить грехи. Вскоре после этого ее выдали замуж за Надашди.
Видя замешательство на прекрасном лице, тетя Карла принялась нежно гладить племянницу по голове, ни на миг не отрывая взгляда от ее синих, как океанские волны, глаз. Не успела Батори понять, что происходит, как губы Карлы прижались к ее губам.
Она немедленно оттолкнула тетю. Мысль о том, чтобы заниматься такими вещами с немолодой уже родственницей, казалась ей омерзительной.
— Разве не говорится в Библии, что убийство, как и подобные желания — грех? Не грешишь ли ты перед Господом?
Карла выпрямилась во весь рост.
— Глупое, наивное дитя! Я не могла допустить, чтобы мужья разоблачили меня! В лучшем случае у меня отобрали бы все имущество и вышвырнули бы на улицу без единого гроша — только сначала раскаленным прутом поставили бы на мне клеймо еретика. В худшем случае меня бы заживо сожгли на костре. Это было не убийство — самосохранение! Будь добра, не суди меня так строго. Как мне представляется, ты сама можешь поступить трояко. Остаться здесь и любить меня — тогда я уберегу тебя от твоего мужа. Далее, уйти в монастырь, где твоя несравненная красота будет пропадать втуне, пока ты не станешь такой же старой, толстой и морщинистой, как и я. Наконец, ты можешь вернуться к жестокому Надашди. Дело твое.
Чтобы разобраться в собственных мыслях, ей требовалось какое-то время, но Карла была женщиной не из терпеливых. В итоге Батори уступила желаниям тети.
В плотской любви для нее вдруг открылись новые грани. Что мешало мужу прикасаться к ней так же, в тех же местах? Впервые в жизни достигнув высшей точки блаженства, она уже не думала, чем и с кем занимается. Как можно то, что доставляет такое удовольствие, назвать грехом? Разве любовь — не от самого Господа? Так начался мятеж Батори против Бога.
Батори резко вздрогнула, когда один из актеров на сцене испустил вопль. Больше ей здесь не вынести и минуты. Она поднялась с кресла.
— Госпожа, в чем дело? — спросила светловолосая «женщина в белом».
Взгляд Батори застыл на шекспировском Кристофере Эрсуике — священнике.
— Мне нужно срочно уйти.
— А как же Басараб?
— Вы знаете, что от вас требуется. Не подведите меня.
Квинси и вообразить не мог, какие великолепные впечатления принесет этот вечер. Трагедия о Ричарде III предстала на сцене полностью, без сокращений — и потрясала зрелищностью. Все костюмы выглядели подлинными, декорации поражали пышностью и обилием деталей. Актеры играли изумительно. Чудесней всех был Басараб — уверенность, с которой он воплощал на подмостках образ коварного властителя, на какой-то миг заставила Квинси позабыть, что на самом деле перед ним артист. В устах Басараба все реплики звучали так, словно только что пришли ему на ум. Несколько лет назад Квинси заучил пьесу наизусть, но то были всего лишь слова на бумаге. Сейчас же эти слова дышали жизнью.
Действие стремительно приближалось к кульминации. Сам вид Басараба олицетворял такие муки совести, что Квинси искренне верил — герой раскаивается в своих злых деяниях. Вот король Ричард с грохотом вылетел на сцену, размахивая мечом: «Коня! Коня! Корону за коня!». Сердце Квинси колотилось, как военный барабан. Сам того не замечая, он вцепился в спинку переднего кресла с такой силой, что сидящий там зритель едва не повалился назад. Раздался боевой клич. Из-за кулис высыпали актеры в солдатских доспехах и ринулись на Басараба, который орудовал внушительным мечом с ловкостью и проворством настоящего воина-рыцаря. Захваченный зрелищем, Квинси чуть не вскочил на ноги с восторженными криками, когда на сцене появилось еще больше солдат. Казалось, король Ричард отбивается от целой армии в сто человек. С благоговейным трепетом Квинси внимал самому ошеломляющему образцу сценического фехтования из всех, какие ему приходилось видеть. Не было слов описать эту инсценировку грозной битвы, положившей некогда конец династии Плантагенетов.
Юноша ахнул, когда Ричмонд вонзил меч в грудь короля. Все прочие персонажи застыли в немых позах, и освещение начало гаснуть, пока не остался единственный нижний софит. Квинси знал, что с гибелью короля Ричарда пьеса заканчивается, но вместе с другими зрителями затаил дыхание. Басараб пошатнулся — и величественно принял смерть.
Зал взорвался овациями, начисто заглушившими финальный монолог Ричмонда. Громче всех кричал и хлопал в ладоши Квинси.
Басараб вернулся на сцену, отдал публике последний поклон — и посмотрел прямо в глаза бурно аплодирующему Квинси. Сердце того затрепетало. Актер плавно перевел взгляд на ложу, в которой сидела женщина в смокинге. Та уже покинула свое место. Так кто же она такая? Басараб ее откуда-то знает? Когда Квинси снова повернулся к сцене, занавес уже отделил актера от превозносящей его публики.
Теперь юношу оставили последние сомнения. Его стихия — театр, а не какая-нибудь унылая юридическая контора. Сейчас надо как можно быстрее попасть за кулисы и проверить, получил ли Басараб его письмо. Но сначала пришлось ждать, пока зрители не стали расходиться. Уже пробиваясь к проходу между рядами, Квинси заметил чуть поодаль старшего капельдинера — тот показывал на него Антуану, директору театра Антуан поспешил к выходу из зала и остановил юношу.
— Allons,[27] — шепнул директор. — Мсье Басараб сейчас вас примет.
