— Allons,[27] — шепнул директор. — Мсье Басараб сейчас вас примет.
Следуя за директором по лабиринту, скрытому за кулисами театра «Одеон», Квинси чувствовал себя современным Тесеем. На глаза ему попались «лошади» — наполовину высвободившись из искусно сделанных костюмов, теперь они больше походили на кентавров. То и дело мимо проносилась какая-нибудь полуодетая актриса с телом нимфы.
Антуан остановился перед дверью с именем Басараба и постучал.
— Excusez-moi, Monsieur Basarab?[28] Молодой джентльмен прибыл.
Последовала долгая пауза. Когда Квинси уже начал думать, что встречи с Басарабом все-таки не будет, гулкий баритон произнес за дверью:
— Пусть заходит.
Квинси сделал глубокий вдох и, собрав нервы в кулак, вошел. Басараб сидел перед гримировочным зеркалом и читал письмо Квинси. Не отрываясь от своего занятия, он сделал плавный жест рукой.
— Входите, прошу вас.
Квинси повиновался и поспешно закрыл за собой дверь. В углу просторного помещения возвышалась аккуратная башня из дорожных сундуков. Вдоль драпированных стен были симметрично развешаны афиши в рамках, оставшиеся от предыдущих представлений Басараба. И всюду дорогая мебель — роскошь, несравнимая с разнокалиберными стульями, которые обычно и составляют всю обстановку актерской гримерной. Рядом с элегантной кушеткой в египетском стиле стоял круглый столик на одной ножке, подготовленный для чаепития. Басараб продолжал читать. Квинси задумался, а в первый ли раз актер держит в руках его письмо.
— Прошу прощения, мистер Харкер, — начал Басараб дружеским тоном, — ваше письмо так увлекло меня; более того, так польстило мне, что я хотел перечитать его повнимательнее.
Квинси выпалил:
— Поверить не могу, что стою здесь, перед вами! Это трудно объяснить, но стоило мне увидеть вас, и вся моя жизнь обрела смысл.
Квинси сдавалось, что ничего более идиотского и придумать нельзя, однако, к его удивлению, Басараб ответил ему теплой улыбкой.
— Простите мне дурные манеры, — рассмеялся Басараб. — Мой отец отрекся бы от такого сына. Прошу вас, садитесь, выпьем вместе чаю.
Квинси побаивался, что хрупкая египетская кушетка может его и не выдержать, но чтобы не обидеть хозяина, все-таки примостился на самом краю. Басараб тем временем разлил чай по изысканным чашечкам. Взяв одну из них в руки, юноша обнаружил на посеребренном донышке и ручке выгравированные инициалы «И.Л.». На чайнике, кувшинчике и сахарнице стояла та же монограмма. Интересно, кто такой был этот И.Л.?
— Иван Лебедкин, — сказал Басараб.
Юноша испуганно вскинул голову; казалось, актер проник в его разум. Но тут он понял, что все это время неосознанно водил пальцем по инициалам на своей чашке. Басараб был не ясновидящим, а лишь тонким наблюдателем, не упускающим никаких мелочей в человеческом поведении. Несомненно, подобные черты и помогли ему стать великим актером.
Басараб продолжал:
— Он был пробирщиком у русского царя. Инициалы подтверждают, что это действительно благородный металл.
— У царя?
— Да. Чайный сервиз и сам чай, сорта «Лапсанг Сушон», я получил в подарок от царя Николая. На здоровье, — приподнял чашку Басараб. Он уже и сам собирался отхлебнуть чаю, как понял, что ему мешает нос — точнее, нос Ричарда III, — и с улыбкой отставил чашку. — Прошу извинить.
Басараб направился к гримировочному столу. Квинси меж тем размышлял, как же странно все устроено в этом мире. Всего день назад он был узником Сорбонны. А сейчас пьет чай — отобранный властителем России — с самым прославленным актером Европы.
— А я вас уже однажды видел, мистер Харкер, — проговорил Басараб, отлепляя фальшивый восковой нос.
— Правда?
Неужели актер заметил его, когда он прошлым вечером взобрался на памятник?
— На Лондонском ипподроме. Вы тогда в одиночку разыгрывали «Фауста».
Квинси поперхнулся, чай едва не брызнул у него из ноздрей. Несравненный Басараб побывал год назад в этом непритязательном театре-варьете?
— Вы видели мое представление?
— Да, и нашел вашу игру весьма занимательной. И очень своеобразной, — а в нашем ремесле это дорогого стоит. Я прошел за кулисы, чтобы выразить мои поздравления, но застал вас в самом разгаре оживленного спора с неким джентльменом, постарше вас.
Теперь понятно, про какой день идет речь. Тогда его отец, Джонатан Харкер, тоже присутствовал в зрительном зале. Квинси узнал об этом слишком поздно. После представления он рассчитывал незаметно улизнуть, но отец уже как-то проник за кулисы и кричал на управляющего:
— …если вы вообразили себе, что сможете мне помешать…
— Отец, не надо!
— Собирай вещи, Квинси! — прогремел Джонатан. — Больше ты сюда не вернешься.
— Ты не вправе меня…
— Если я и не вправе чего-то делать, то именно допускать, чтобы ты занимался актерством и дальше. Ты привлекаешь к себе слишком много внимания… на сцене ты уязвим… это небезопасно.
— Уязвим перед чем? Я не ребенок. Я могу сам решать, как строить свою жизнь.
— Ну что ж, если хочешь, да будет так. Однако учти: коли ты выберешь этот путь, — холодно проронил Джонатан, понизив голос, — то тебе придется так же маяться в нищете, как и твоим собратьям по ремеслу, а про финансовую поддержку с моей стороны — забыть.
Квинси хотел настоять на своем, но пока он не имел за душой никаких средств и не мог по-настоящему принять выбор отца. Он проиграл. По его молчанию отец все понял.
— Так я и думал, — рявкнул Джонатан. — Пока ты живешь на мои деньги, будешь считаться с моими желаниями.
Не теряя времени даром, Харкер-старший быстро возобновил связи со старыми знакомыми и бывшими коллегами, которых когда-то обязал ценными услугами. Всего через неделю Квинси очутился в Сорбонне.
Квинси насупился, забыв об экзотическом напитке в чашке. Вечер шел так прекрасно, пока не вспомнилась та ссора с отцом…
— Он вынудил вас изучать право? Тогда могу предположить, что ваш отец и сам юрист.
— Простите?.. Ах да, — проговорил Квинси, догадавшись, что машинально озвучил свои мысли.
— Теперь понятно, почему о вас с тех пор ни слуху ни духу. Впрочем, всякий отец хочет, чтобы сын последовал по его пути. Увы, эта история так же стара, как владычество человека над миром. Вероятно, у вас есть брат, которого больше интересуют юридические науки, и он может занять ваше место?
— Я единственный ребенок. Это бремя больше некому разделить.
— Считайте, что вам повезло, — заметил Басараб. — У вас нет младшего брата, к которому все благоволят. Из подобных сравнений между детьми одного отца всегда вырастает соперничество.
