него тубус, а Рогожина схватила его за подбородок и, больно сжав пальцы, притянула к себе.
– Что у тебя в трубе?
– Географические карты.
– Зачем?
– Проект для Ирины Евгеньевны.
Синяева скептически прищурилась.
– Уверен?
– Могу показать. – Толик потянулся к тубусу, но Синяева отскочила и, хихикнув, стукнула мальчишку этим самым тубусом по голове.
Мимо них по дорожке прошел мрачный мужчина в натянутой на глаза шапке, и девчонки, притихнув, пережидали, пока он удалится.
– Пожалуй, заберу это себе, – заявила Синяева. – Будет моя дубинка.
– Дай посмотреть. – Рогожина взяла у нее тубус, раскрыла и вытащила свернутые трубочкой политические карты мира, на которых в разных местах были наклеены картинки с изображением людских столпотворений: давка в токийском метро, переполненные индийские кварталы, забитые пляжи в Китае и Индонезии, час пик в Москве.
Тема проекта называлась: «Перенаселение мира».
Компьютер в их поселковой школе имелся лишь в классе физики, потому что физичка была директором. Так что никаких презентаций им не светило. Делали все по старинке, «руками», кто во что горазд.
Кисло скривившись, Катька небрежно сунула листы в руки Толику.
– Перенаселение? Ты хоть сам-то в это веришь?
– Конечно. Это установленный факт, – убежденно отозвался он. – К две тысячи двадцать пятому году численность населения планеты составит восемь миллиардов человек.
– Всего восемь? – разочарованно протянула Синяева. – Так мало?
– Это очень много, – искренне заверил ее Толик. – В миллиарде девять нулей.
– Что-то я не замечала у нас в поселке никакого перенаселения, – Рогожина демонстративно завертела головой, оглядываясь. – В Ухино вообще только три жилых дома.
– Деревни не считаются, – сказал Толик. – А в городах перенаселение. Ты была когда-нибудь в Москве?
– Ты дебил? – Рогожина постучала костяшками пальцев ему по лбу. – Конечно, была. Все были в Москве. А у Юльки там вообще сестра живет.
Юлькина сестра Вика сбежала из дома два года назад с каким-то заезжим мужиком. Ей тогда едва семнадцать исполнилось. С тех пор она лишь раз написала Юльке, что жива и живет в Москве. И еще просила передать родителям, что была счастлива выбраться из этого кошмарного болота и больше ничего общего с ними иметь не хочет.
Об этом знали все, потому что Юлькина мама жаловалась на неблагодарную дочь всем подряд. Ее, конечно, утешали, но в глубине души каждый Вике завидовал.
– Я в Москве не был, – честно признался Коняхин.
– Тебе туда нельзя, – сказала Синяева.
– Почему?
– Там убогих сразу отстреливают.
Рассмеявшись, она неожиданно запустила обе руки в карманы его куртки.
– Деньги есть?
– Нет, – все еще сжимая в охапке мятые листы карт и тубус, Коняхин отшатнулся. – Честное слово, нет.
Вопросов про деньги он опасался.
В последний раз, пытаясь их отыскать, Рогожина вытрясла на землю весь его рюкзак, а Синяева засунула руку ему в штаны и сжала там так, что из глаз посыпались искры.
После девчонки утопили его в сугробе, и, пока он выбирался, тетрадь по английскому промокла и перекорежилась настолько сильно, что англичанка отказалась ее принимать.
А до этого они заставляли Коняхина клянчить деньги у прохожих.
Отвели к супермаркету и, хихикая в сторонке, наблюдали за тем, как он заплетающимся языком просит милостыню.
Там его увидела Анна Никаноровна и все рассказала бабушке.
Бабушка очень расстроилась. Всю ночь потом пила сердечные и плакала. Она и без того постоянно чувствовала свою вину за то, что они живут бедно, а тут еще это.
В другой раз девчонки пытались отнять у него деньги при всей своей компании, но тогда просто поглумились над Коняхиным и отпустили.
При своих парнях девчонки вели себя намного сдержаннее, опасаясь показать себя с непривлекательной стороны. Потому что парни Толика никогда не трогали. Они сами по себе, он сам по себе. К тому же некоторым из них он иногда помогал по учебе или давал списывать, так что причин задираться или унижать его у ребят не было.
А вот девчонкам никаких причин не требовались. Гнобить Коняхина они считали одним из лучших развлечений в их провинциальной глуши.
– Денег нет, – твердо повторил Толик. – Честно.
– Ла-а-адно. – Рогожина будто бы примирительно закинула ему руку на шею. – Живи.
Ее лицо оказалось настолько близко, что пришлось отвести глаза.
В ту же секунду, подхватив его под локоть, Синяева прижалась к плечу с другой стороны.
– Коняшка, а ты бы хотел лишиться девственности? Или собираешься на всю жизнь остаться извращенцем, показывающим из-под плаща свою жалкую пипиську маленьким девочкам?
– Я не извращенец, – сказал Толик.
– Это пока. – Рогожина больно ткнула его в бок. – Ты просто еще надеешься, что тебе кто-нибудь даст, а когда поймешь, что без вариантов, станешь им.
– С кем бы ты больше хотел переспать, со мной или с Катькой? – неожиданно поинтересовалась Синяева.
Толик попытался высвободиться из их захвата.
– Мне нужно домой.
– Быстро говори!
– Не знаю.
Рогожина сильно ущипнула его за щеку.
– Ни с кем.
– В смысле? – Она застыла и недоуменно уставилась на Толика.
По дорожке прошли люди, и девчонки проводили их взглядами.
– Это типа мы тебе не нравимся? – спросила Синяева, когда прохожие уже не могли их слышать.
– Можно, пожалуйста, мне домой? – кротко попросил Толик.
– Э, нет. – Рогожина помахала перед ним указательным пальцем. – Пока мы с этим вопросом не разберемся, ты никуда не пойдешь.
– Мне правда нужно домой. У бабушки прием лекарств по часам, а она же сейчас не встает.
– Ой, бли-ин, – протянула Синяева. – Только не надо грузить своей бабкой и прочей хренью.
– Так, Коняхин. – Рогожина встряхнула его. – Просто отчетливо осознай, что это вопрос жизни или смерти. Твоей, разумеется. Пока мы не выясним, на кого у тебя встает, мы не сможем отправиться по домам, да, Юля?
– Мне вообще пофиг, нравлюсь я парню или нет, главное, чтобы парень мне нравился, а от Коняшки я без ума.
Сложив утиные губы трубочкой, Синяева потянулась к Толику с поцелуем, но тот, резко вывернувшись из-под руки Рогожиной, отскочил.
Синяева театрально расхохоталась.
– Так я и знала, Коняхин, что ты педик.
Толик принялся торопливо сворачивать карты и складывать их в тубус.
– А вы знаете, что мировая поддержка гей-сообществ ведется с целью решения проблемы перенаселения? – сказал он, чтобы как-то сменить тему. – Это политика ограничения рождаемости.
– Блин, Коняхин, ты нарочно нас провоцируешь? Я же теперь ночами спать не буду, гадая, гей ты или не гей, – не унималась Синяева.
– Я не гей, – сказал он. – Я когда-нибудь женюсь и заведу ребенка. Одного. Чтобы не перенаселять Землю.
– А может, тебе лучше просто сдохнуть? – с ехидством процедила Рогожина сквозь зубы. – И проблема перенаселения сразу решится.
– От меня одного не решится. А
