видно. Впрочем, напоить они его все же напоили. И даже заставили ползать на четвереньках, изображая лошадь, а сами по очереди садились к нему на спину и с криками «коняшка, вперед!» заставляли катать их.
Тогда Толик сильно изрезал себе рассыпанным по всему полу битым стеклом ладони и колени. Брюки порвались в нескольких местах так, что зашить их было уже невозможно.
И всю ночь потом его тошнило, а утром он хотел умереть. Отправился на железнодорожный мост и простоял там полтора часа, но потом подумал о бабушке и вернулся.
Теперь же был день. Светило тусклое, но пригревающее солнце.
Однако менее зловещими и мерзкими Блоки от этого не становились.
Грязный, смешавшийся с песком желтовато-серый снег, высохшие скелеты елок, обломанные ветки, черные круги костровищ, прогнившие доски, осыпавшиеся камни, выцветшие граффити, похабные рисунки внутри строений и снаружи, покореженные пивные банки, пакеты, бутылки, пачки от сигарет, шприцы и презервативы.
От первого корпуса несло, как от общественного туалета, там всегда было нагажено. Валялись прокладки и туалетная бумага.
Пока шли мимо него и второго корпуса, Коняхин со страхом пытался представить, к чему готовиться. Будет ли это повторением прошлого раза со скачками, или девчонки придумают нечто новое? Он даже понадеялся, что они снова заставят его пить, это хотя бы притупит боль и заглушит унижение.
Кровь из носа все еще шла. Синяева подобрала кусок грязного, жесткого снега и ткнула Коняхину в лицо. В его руке комок смешался с кровью и потек, то тут, то там отмечая их путь бурыми, но быстро впитывающимися в снег и стремительно бледнеющими пятнами.
От удара Рогожиной коленка пульсировала, но Коняхин старался об этом не думать, все самое плохое ждало его впереди.
Они свернули в третий от дороги корпус.
В огромном цементном помещении первого этажа между пустым дверным проемом и прямоугольниками оконных дыр зябко гулял пронизывающий мартовский ветер. Он растрепал всем троим волосы и забрался под куртки.
Синяева тут же устремилась к тайнику в стене, и Толик, немного задержавшись на пороге, поторопился достать телефон.
– Что делаешь? – заметила Рогожина. – Кому звонишь?
– Никому. – Он быстро убрал телефон в карман. – Время просто посмотрел.
– А ну, дай сюда. – Катька потянулась за телефоном, Толик попятился, споткнулся о металлический каркас стула и чуть не упал.
Каждый звук разносился громким эхом по всему недостроенному зданию.
– Блин, Кать, – выругалась Юлька. – Тут только какая-то бутылка непонятная. Не наша. Начатая уже. Стремно пить.
Синяева показала им темно-зеленую винную бутылку с закручивающейся крышкой.
– Стремную не будем. Вдруг кто нассал, – сказала Рогожина. – Доставай телефон. Ща нам Коняшка будет кино показывать.
Прикурив, Рогожина картинно выпустила дым и хлестко шлепнула Коняхина ладонью по лицу. Пощечина получилась звонкая и обжигающая.
Толик схватился за щеку.
– Вставай на колени, – приказала она. – Будешь вымаливать прощение, тварь.
Коняхин послушно опустился на пол, и Рогожина сразу же отвесила ему крепкую затрещину.
– Давай извиняйся!
– Прости меня, пожалуйста, – сказал Коняхин, глядя в пол.
– Не так! – Катька ударила мыском тяжелой кроссовки ему в бедро. – Как следует, сука! Смотри в камеру и говори, что больше так не будешь.
Синяева с телефоном подошла к ним ближе.
– Я больше так не буду, – повторил Толик.
– Нормально говори! – Рогожина снова хлестанула его по лицу. – Объясняй, что конкретно ты сделал и чего не будешь.
– Катя воспитывает Коняшку, потому что он пожелал смерти всей ее семье, – прокомментировала на камеру происходящее Синяева.
– Я такого не говорил!
– Заткнись, конченый! – Рогожина толкнула его ногой в плечо так, что он потерял равновесие и откинулся назад, едва успев опереться на руку. – Извиняйся!
– Извини меня за то, что я сказал, что у тебя слишком многочисленная семья. Больше я такого никогда не скажу.
– Что значит слишком? – Рогожина снова взвилась. – Я тебе язык твой вонючий отрежу! Синяева, дай нож.
Юлька порылась в карманах.
– Ножа нет. Но есть вот это! – Она с победным видом выудила черный прямоугольный предмет.
– О! – обрадовалась Рогожина. – Шокер. Отлично.
– Не нужно. – Толик машинально вскочил на ноги. – Я же попросил прощения.
– Тебе кто разрешил встать?
В ту же секунду Катька ткнула ему шокером в шею. Раздался громкий треск.
По всему телу Коняхина прошла мелкая судорога, он свалился на бок и нелепо скорчился. Синяева весело засмеялась.
– Он похож на зародыш.
– Я тебе покажу перенаселение! – Несколько раз хорошенько пнув Толика в спину, Рогожина поставила кроссовку ему на лицо. – Теперь ты, Коняхин, мой раб. Захочу, посажу на цепь и заставлю стекло жрать.
– Слушай, а пусть он выпьет из той бутылки и скажет, что там, – предложила Синяева.
– Неси, – распорядилась Рогожина и, присев возле Толика на корточки, злобно прошипела ему в лицо: – Это твоя бабка должна сдохнуть. И ты вместе с ней. Тупой биомусор.
– Я не говорил про сдохнуть.
Толик почувствовал, что из носа снова что-то потекло, и вытер лицо ладонью, но это оказались просто сопли.
Где-то наверху громко раскаркались вороны. Рассеянное солнце, проникающее сквозь окна, окрасило цементную пыль пола в нежно-желтый цвет.
Темные волосы Рогожиной воинственно колыхались, а голубые глаза смотрели с ненавистью.
Синяева протянула ей бутылку. Катька отвинтила крышку, и понюхав, скривилась.
– Бе…е…е. Точно гадость какая-то.
Грубо схватив Коняхина за волосы, она запрокинула ему голову назад.
– Не выпьешь сам, волью насильно.
К счастью, бурда в бутылке оказалась не мочой, чего Коняхин опасался больше всего. Это была какая-то сивуха, по вкусу напоминающая замоченный в яблочном компоте хлеб с сильным спиртовым привкусом.
– Ну что? – поинтересовалась Синяева, с любопытством заглядывая Толику в лицо.
– Самогон, кажется, – сказал он.
– Пей еще, – потребовала Рогожина. – Весь!
Юлька тоже присела рядом и приблизила камеру, снимая, как он пьет.
– А теперь раздевайся, – спокойно произнесла она. – Посмотрим, что там у тебя выросло.
Ее слова прозвучали неестественно и гадко. Толика передернуло.
– Давайте без этого.
– Не-а. – Синяева покачала головой. – Без этого никак.
– Юль, пожалуйста. – Его голос неожиданно дрогнул. – Ты же нормальная. Я ведь вам и так все делаю. Слушаюсь и все выполняю. Не нужно раздеваться.
– Я нормальная? – Синяева снова засмеялась. – Какой шикарный комплимент!
Она отвела камеру в сторону и поцеловала Толика взасос, а потом резко отскочила назад.
– Ах-ха-ха. Размечтался.
– Снимай штаны, – приказала Рогожина, осуждающе поглядывая на Синяеву. – Твоя сморщенная пиписька, Коняшкин, будет главным хитом этого сезона.
От самогона по телу разливался жар, а голова гудела. Не отрывая взгляд от девчонок, он медленно поднялся, сделал вид, что собирается скинуть куртку, но потом неожиданно сорвался и бросился к окну. Однако они оказались проворнее.
Синяева в два прыжка догнала Толика,
