повисла на шее, а Рогожина ударила в живот каркасом стула. Коняхин согнулся, и тогда она прижала к его шее шокер и держала, пока парень не отключился.
Очнулся Коняхин без куртки, но штаны, к счастью, были на месте.
Девчонки стояли у окна, курили и осматривали Юлькин телефон, который, судя по всему, во время их потасовки упал и треснул.
На какое-то мгновение Толик подумал, что все еще может закончиться хорошо. Что вот они сейчас докурят, посмеются и отпустят его. Потом вместе пойдут домой, и Катька скажет, что он молодец и что она его уважает, а Синяева ее поддержит и снова его поцелует.
В конце концов, Рогожина была злой, потому что у нее вся семья злая. Они с братьями бесконечно орали друг на друга и дрались. А мать их всех безбожно лупила. Коняхин помнил, как до седьмого класса Катька постоянно ходила с синяками, пока не научилась давать отпор. Каждый, наверное, озлобился бы с такой матерью.
А Синяевой было просто скучно. Она развлекалась. Ей хотелось красивых нарядов, внимания парней и веселья, но у них в поселке эти наряды даже носить было некуда, да и парней не бог весть какой выбор, по принципу кто борзее, тот и альфа. Из веселья же имелись тусовки за гаражами, вечерние посиделки в парке, пьянки на пустыре, телефон, Интернет и, разумеется, Коняхин.
Алкоголь размягчил его, расслабил. Стало вдруг очень жалко бабушку и себя, но он все равно твердо решил, что лучше умрет, чем разденется. А если вдруг все-таки заставят, то на этот раз он точно спрыгнет с моста. Это был тот самый край, заступив за который он больше не сможет жить сам с собой. Даже ради бабушки.
– Вроде работает, – донесся до него голос Синяевой.
– Камера норм? – спросила Рогожина.
– Ща проверим. Скажи что-нибудь.
– Настала пора лишить Коняхина девственности, – произнесла Катька, многозначительно помахивая бутылкой.
– Кать, – Синяева серьезно на нее посмотрела. – За такое будут проблемы.
– Просто не станем выкладывать, и все.
Толик похолодел. Никакого благополучного исхода не предвиделось, и отпускать его никто не собирался.
Неуклюже поднявшись на четвереньки и сильно рискуя быть замеченным, он быстро пополз к дверному проему.
Пол был весь в цементных крошках, окурках и осколках, которые больно впивались в ладони. Толику казалось, что он слишком громко передвигается и что девчонки вот-вот обнаружат его побег. Но те были слишком увлечены, проверяя, работает ли камера, и обратили на него внимание, только когда он, перебравшись за порог, выпрямился и бросился вглубь блочных корпусов.
Послышался отборный мат Рогожиной, и сердце панически зашлось. Если она сейчас его поймает, то может сделать что угодно.
В седьмом классе Катька пробила Ветрову руку гвоздем. Прямо в середине ладони. Коняхин сам это видел, и то, как текла кровь, тоже, а еще слышал, как орал Ветров. Оказалось, он на физре рискнул потрогать Катьку за грудь.
А в прошлом году она подожгла Жоховой волосы. И за это ей тоже ничего не было, потому что Жохова побоялась жаловаться. И за выцарапанное лезвием слово «Катя», которое Рогожина оставляла на телах неугодных и провинившихся, ей тоже ни разу ничего не было.
До сегодняшнего дня Толику удавалось этого избежать, но теперь Рогожина точно его порежет. Впрочем, это было не самое страшное.
Коняхин добежал до пятого корпуса и бросился вниз по уходящей в темноту подвала лестнице. Забился там в угол и замер, прислушиваясь к звонким голосам наверху.
Живот скрутило спазмом. Не стоило ему злить девчонок и нарываться. Но он отчего-то не сдержался, наивно полагая, что сегодня ему за это ничего не будет.
Вокруг Коняхина сгустился непроглядный мрак. Без куртки было невыносимо холодно, но он предпочитал умереть от холода, нежели на железнодорожных путях. Хотя, наверное, смерть на путях не такая мучительная и долгая, однако ему все равно было неприятно представлять свое размазанное по рельсам тело с вывернутыми кишками и сплющенным черепом.
Позади него капала талая вода. Размеренный, надоедливый звук. Кап-кап-кап.
Послышался скрип шагов.
Девчонки перестали кричать, значит, искали его уже по-настоящему, рассчитывая не просто попугать, а действительно найти. Шаги приближались, и он невольно отступил еще дальше. Надоедливый звук капели стих, и в ту же минуту Толик почувствовал, как вода сочится ему за шиворот, но пошевелиться не посмел.
В белом прямоугольнике проема показалась фигура Синяевой.
Тихо ступая, она крадучись заглянула в темноту. Толик перестал дышать, а струйка воды, стекая вдоль позвоночника, добралась до штанов.
– Эй, Коняшка, – негромко и даже ласково позвала она, – советую выходить по-хорошему. Катька очень злая, и чем дальше, тем злее. А если она разозлится окончательно, то вообще захочет тебя убить. Это точно. А я не хочу тебя убивать. Мы ведь даже еще не выяснили, гей ты или нет. Обещаю, мы не будем сильно тебя бить.
Наклонившись, Синяева подобрала что-то с земли и кинула в темноту. Раздался глухой удар камня о камень.
– Блин, – капризно воскликнула она. – Я знаю, что ты здесь. Тут следы свежие и кровь. Не заставляй меня за тобой спускаться, оттуда воняет блевотиной. Как ты там сидишь?
Синяева замолчала и, немного выждав, продолжила:
– Я вообще думаю, что зря ты из-за своей бабки так унижаешься. Честно. Ну, если она уже больная маразматичка, на фига она тебе сдалась? Помрет, тебе же лучше. Будешь сам себе хозяин. Что хочешь, то и делай. Сможешь бухать или девок водить. Или вообще комнату сдавать. У вас же двушка? Ну, так круто. Только представь. У тебя свои деньги будут. Сможешь от Катьки откупаться.
Синяева рассмеялась. Потопталась немного возле входа, а потом неожиданно вдруг заорала в темноту подвала дурным, исказившимся грубым голосом:
– Тупой ты, Коняхин, и ничтожный. Хочешь сдохнуть – сдохни!
Перевела дыхание и истерично продолжила:
– Я сейчас же позвоню матери и скажу, чтобы ни одного рецепта тебе больше не давала. Все. Хватит. Халява кончилась. Блин, писать хочу.
Она исчезла так же внезапно, как и психанула.
Вся спина у Толика промокла насквозь, и он поспешил поскорее покинуть свое убежище.
Куда подевалась Рогожина, оставалось только гадать. Уж она-то точно не побрезговала бы за ним спуститься.
Толик тихо поднялся по лестнице. Пока Синяева бегает в туалет, ему, возможно, удастся перебраться в другой корпус. Он хотел взглянуть, сколько времени, но телефон остался в куртке, и это было нехорошо. Придется вернуться за курткой и телефоном.
Щурясь от света, он огляделся по сторонам, прикидывая, как лучше поступить, но не успел сделать и шага, как ему в лицо
