Ехать было страшно далеко, и приходилось много дней сидеть помногу часов, почти неподвижно, а у Казика был геморрой… Машина нагревалась, было жарко. Тучи закрывали солнце, тень падала на шоссе… Становилось холодно, промозгло.
Возмущала дикость нравов, особенно за Уралом… Отсутствие культуры — например, туалетной бумаги, а то и ресторанов и кафе. Когда, скажем, останавливались в городишке, где в семь часов вечера уже ничто не работало, ни кафе, ни магазины…
Русский мужик за рулем кормил тем, что покупал в запас, и Казик страдал от этой пищи… но ничего другого не было, и ел, а потом у него была изжога, а то и запор. И Казик очень страдал, не в силах сутками прокакаться. За Красноярском пошли еще и ужасные дороги… Казику казалось, что он не едет, а плывет по бурному морю, когда машина со скрежетом ползла одновременно вверх и вбок… потом багажник оказывался выше капота, левый бок выше правого, а спустя двадцать сантиметров уже правое переднее колесо оказывалось выше всего остального автомобиля…
Казика мутило, и через несколько минут он выпрыгивал из автомобиля. Желудок судорожно сокращался, лились слезы, душил страшный кашель. Казик падал на четвереньки у обочины и жутко кашлял, распугивая сусликов и бурундуков. Потом вытирался платком, шатаясь, падал на сиденье и ехал, закатив глаза под лоб.
К счастью для отощавшего, измученного Казика, все на свете кончается — в том числе и путешествия. На седьмой день пути наконец въехали в Туим. Правда, туалетной бумаги в этой глухомани отродясь не было, ватерклозета тоже, а было только деревянное строеньице и нарванная газета на гвоздике. В столовой была только картошка и макароны, а к ним — котлеты и тушенка. Казик застонал, представив все грядущие лишения.
А надо было искать озеро… Был чудный августовский день, стояла идеальная погода — не жаркая, но очень теплая. Облака плыли над лесами, над лугами, постоянно создавая тень. Пахло смолой, нагретой травой и землей. Ветер падал из сияющего неба, нес запахи лугов и степей, выносил гряды облаков из-за томящихся в солнечном сиянии сопок. И все живое, каждая тварь на свой лад, славила Того, кто привел ее в этот мир. Жужжали насекомые, прыгали белки, сопели ежи, пчелы собирали нектар. Колхозный бык Борька не стал бодать председателя колхоза, увлеченный пережевыванием жвачки. Злющий котяра Обормот упал кверху пузом, на солнцепеке, и запел. Не потому, что только что спер и сожрал кило вырезки… А просто так… потому что день больно хорош.
Но не раз и не два выпрыгивал Казик из «москвича», возмущая своим блевом спокойствие всего, что вокруг, орошал собственным обедом березовые колки и поля, пока не увидел, наконец, слегка рябых от ветра вод таинственного озера Туим.
Оставалось доделать немногое, хотя и возникали проблемы… Уже хотя бы и с декретным временем, сдвигавшим настоящую полночь то ли на час раньше, то ли позже… Казику была нужна непременно настоящая полночь, а не декретная. Казик все путался, когда будет настоящая полночь. Вроде по летнему времени полночь — это на самом деле 11 часов… Или, наоборот, час?
Мужик сказал, что он по такой дороге и ночью запросто приедет… У Казика уже болел желудок, так что проблема была и здесь. Шел восьмой час, в гостиницу даже не успели вселиться, а время было делать дело… Ох, не дешево… не дешево доставались Казику деньги почтенного иностранного вида, Минея Израилевича!
Первый раз Казик разложил шестиугольник в 11. Проверил часы «по Москве» и отослал машину в березняк, метров за сто. Наступило время достать две бумажки из паспорта (так, вложенными в обложку паспорта, Казик их и хранил). Казик помнил, какую из них читать первой. Для него-то самого разницы не было, все слова так и так были непонятные, в обеих бумажках.
Запинаясь, Казик прочитал… Как он и думал, ничего не изменилось, и еще час Казик сидел в машине, ждал двенадцати часов, чтобы повторить действие. За озером виднелись палатки, там вроде бы стояла экспедиция. В одной из палаток горел свет — красноватое пятно керосиновой лампы. Казик не пошел в гости к сумасшедшим, которые шатаются по экспедициям. Знает он их…
Казик прикидывал, что вот сейчас разложит шестиугольник, прочтет заклинания… В третий раз он разложит шестиугольник в час, и дело будет сделано: все, что он мог исполнить, — исполнил. Надо же быть идиотом, чтобы…
Эти мысли вертелись в голове и когда Казик лез в гору, совершал бессмысленные действия… И вдруг привычные мысли Казика словно бы застряли в голове… Да что там — они бесследно испарились, потому что концы шестиугольника начали фосфоресцировать зеленым.
Словно пламя по бикфордову шнуру, бежал зеленый холодный огонь по металлу, словно бы сгущался на переломах контура, образовывал там сгустки, переливающиеся шары огня, уже не совсем зеленые, уже с обычным желто-оранжевым оттенком внутри.
Вспышка! В железном шестиугольнике корчилось удивительное существо.
Больше всего он напоминало человека… но мохнатого человека с козлиной головой, с копытцами на ногах и необъятным, неопрятным пузом.
Существо разинуло полукозлиный, получеловеческий рот, обрамленный жуткими клыками, сверкнуло желтыми глазами с кошачьим, вертикальным зрачком и сказало:
— Приказывай.
— У тебя там что, пожар? — донеслось со стороны машины. А отвечать было никак нельзя…
Запинаясь, потея от страха, краем уха слыша, как идет от машины шофер, Казик читал вторую бумажку.
— Не могу, — жалобно сказало существо, — это не моя земля, я им тут не могу приказывать, придумают же… Их тут иначе надо просить…
Тут в озере сильно плеснуло, и Казик уже совершенно обалдел от страха — потому что там из воды торчало бревно… не бревно… Что-то похожее на бревно, но с человекоподобным лицом, с круглыми янтарными глазами — размером примерно с тарелку. Это «что-то» ко всему прочему еще имело несколько длинных, похожих на прутья то ли рук, то ли щупалец, которыми лихо размахивало вокруг.
И это существо похабно ухмыльнулось, скривив щелевидный метровый рот, произнесло фразу, от которой и Казик, и существо в шестиугольнике дружно сказали: «А?!» Потому что ничего не поняли.
— Х-хуу, — протяжно вздохнул кто-то сзади. Казик затравленно обернулся. Огромный валун, составлявший целое со всей скалой, тоже открывал глаза.
— Он не любит русских, — улыбнулся валун. И улыбка была такая, что Казик невольно попятился. — Не хочет говорить по-русски… А я так очень люблю русских…
При этих словах валун раскрыл только что невидный каменный рот и языком, длиною метра полтора, как будто бы облизал губы.
— Ты его гони, этого идиота, — продолжал валун, обращаясь явно к Казику, — ничего он тебе здесь не сделает.
